Агнешка Ромашевская: Олег Трусов обвинил нас в измене и спросил, сколько денег мы взяли от Ходорковского

О «Белсате»

— Сколько стоит год содержания «Белсата»?

— Сейчас — 10 млн долларов. («Тэлебудка» приводит сравнение, что бюджет Белтелерадиокомпании — 41 млн долларов).

— Содержание телеформата — насколько оно оправдано?

— Очень. Ведь когда были ситуации, что полностью блокировали интернет, например, не раз в августе 2020 года, у нас была возможность вещать через спутник.

Во-вторых, ты должен держать качество — должно быть приличное освещение, должна быть студия, все должно быть хорошо сделано. Интернет можно выключить, а спутник можно только сбить.

— Насчет русскоязычного вещания. Много стримов пускается на русском языке, и вы сами говорили, что белорусы в большинстве русскоязычные, и что это нужно изменить. Как это вяжется с тем, что расширяются русскоязычные программы?

— Меня с самого начала критиковали за то, что мы работаем по-белорусски, но у меня была абсолютная уверенность, что мы должны вещать по-белорусски. В том числе и по чисто маркетинговым причинам, ведь есть сотни русскоязычных каналов. Я считаю, что фанатизм никому не служит [на пользу], включая языковой план. То есть язык Беларуси — белорусский. Но факт, что многие белорусы воспитаны преимущественно на русском языке. И неправильно им что-то навязывать насилием. Это должно идти органично. И в определенный момент так и будет. Должно быть образование по-белорусски. И тогда все придет полностью. Но это невозможно сделать только с помощью одного телевидения.

В тоже время у нас есть украинский зритель, есть российский, есть зритель в Казахстане. Так «Белсат» расширяется на бывший Советский Союз. Наши репортажи о событиях в Казахстане имели миллионные просмотры, это говорит само за себя.

— В первые годы «Белсата» существовал наблюдательный совет из известных белорусов. Где закончилась эта деятельность и кто сейчас контролирует, с кем обсуждается, что делать?

— Я и мои заместители — главные люди, редакторы в командах тоже.

— Наблюдательный совет себя не оправдал?

— Наблюдательный совет просто самораспустился. Это было, наверное, связано с очередным спором о русском языке. Где наш любимый член совета Олег Трусов обвинил нас в измене и почти спросил, сколько денег мы взяли за присутствие здесь Ходорковского. Хотя мы от него не видели ни доллара, к сожалению. Полагаю, об этом тогда шла речь, точно не помню.

Знаю, что с советом, к сожалению, получилось очень плохо… Михал Анемподистов, к сожалению, умер. Он был хорошим духом этого проекта.

Об исторических параллелях

— Времена солидарности и военного положения в Польше — насколько близко по ощущениям с тем, что сейчас переживает Беларусь?

— Да, но в Беларуси хуже. Просто хуже, и это однозначно. Сейчас, конечно, все успокоилось. После весны 1982-го в Польше тоже начало утихать. Например, активность оппозиции, желающих стало меньше, люди боялись все больше. А в Беларуси террор гораздо сильнее, и другие возможности. Поскольку сейчас есть мобильные телефоны, можно следить за каждым через телефон. У вас есть камеры наблюдения повсюду в городе. Очень трудно сделать что-то значимое в Беларуси в настоящее время. В Польше постоянно продолжало действовать независимое издательское движение.

В Беларуси, по моему мнению, сейчас стадия проседания, но в тоже время есть ощущение, что некоторые вещи уже очевидны. Независимо от того, есть у Лукашенко 20 или 30% сторонников, остальные 70 процентов его ненавидят. Это не так, что какая-то группа ненавидит его, а остальные сомневаются. Я убеждена, что большинство искренне его не выносит. Я просто не сомневаюсь. Так происходило и в Польше. Было совершенно очевидно, что коммунисты должны уйти сейчас.

— Лично для вас произошедшее в августе 20-го было неожиданным?

— В таком масштабе — да, но в целом — нет.

Я видела с 2017 года, что-то произойдет. В июле я ходила от одного к другому наших политиков: «Там что-то будет». Таким образом я убедила нашего важного политика Ярослава Качиньского, с которым я разговаривала. Я сказала ему: если две тысячи человек выходит на демонстрацию в Волковыске, вы понимаете, что что-то происходит.

И бело-красно-белые флаги были для меня неожиданными.

— Мы разговариваем в феврале 2022 года, но если параллель провести с польской историей, где бы вы нашли эту Беларусь, если перевести на польскую историю — какой это год?

— 1982 — 1983. Ведь в нашей стране террор быстро уменьшился, а здесь он длится полтора года. И все держится в наивысшем напряжении.

У нас люди не получали 14-18 лет, так как это было невозможно.

Я считаю, что должны встретиться две основные вещи: зрелость гражданской жажды свободы, воля к свободе и исторический момент в политическом смысле. «Историческое окно», в которое нужно было вскочить и схватиться. Без этого очень трудно. Ведь, к сожалению, в Беларуси за спиной Путин и Россия.

О люстрации

— Люстрации в Польше не было?

— Она в Польше и была, и нет. Она все же была, но была так поздно, что могла и не быть. Мой отец был автором одного из первых проектов люстрации, но его не утвердили. И я думаю, что в Беларуси та же проблема будет. Безусловно, это обязательно нужно будет сделать, — внимательно пересмотреть судей и, как можно скорее, выбросить тех, кто наиболее усердствовал. Потому что это как чума, которая остается, как инфекция.

Я думаю, если бы тогда сделать люстрацию в Польше, а не колебаться, то было бы лучше.

Авторитеты очень важны в жизни общества. К чему нужно стремиться, а что нужно отложить в сторону. А в Польше все смешалось. Прежде всего нужно ценить прекрасные поступки, если они действительно имели место.

— Но кому оценивать? Вот вопрос. Я приведу пример. Когда мы составляли список на санкции в сфере культуры — просто предложения и обсуждение — и спросили, кто еще может быть, ведь мы перечислили тех людей, которые увольняли и выбрасывали студентов, которые увольняли по политическим взглядам, которые участвовали в создании черных списков, блокировали артистов. И первым комментом Алесь Пушкин написал: «Павел Латушко». Должен быть в этом списке, хотя он помогал нам его создавать. И вот в этих моментах, кто может судить?

— Ну, непросто. Например, мой отец был сторонником южноафриканского варианта, они создали комиссию «правды и единения». Если ты пересмотрел свои взгляды и потом работал на независимость Беларуси и свободу, это тебя как-то реабилитирует за то, что ты делал раньше. Я помню Павла Латушко очень хорошо, он убегал от меня, когда был послом. Помню, мы встретились в посольстве Литвы, он волновался, чтобы вдруг не сказать мне «здравствуйте», потому что он очень боялся.

Прошлое никуда не денется, но личность может быть реабилитирована по каким-то критериям.

— Стоит ли из люстрации делать шоу, или это должно быть в тиши кабинетов?

— Так или иначе это будет шоу, к сожалению. Ведь людям будет интересно.