— Никаких иллюзий на счет того, чем все это закончится, не было с самого начала, — говорит минчанин. — Поэтому прежде всего психологически настроился, отложил денег на жизнь семьи и, переставив в удобное место машину, подобрал одежду и обувь — все теплое и без шнурков. И только потом гулял с плакатом «Нет -войне» на одной из столичных улиц.
Он специально стал там, где машины еще не очень разгоняются после светофора, чтобы увидеть глаза людей, их реакцию. Первые ребята приветственно помахали в знак солидарности, похожие на военных, потом еще кто-то осторожно сигналил, подавал знак, кто-то поднимал руку. Но было достаточно и тех, кто отводил взгляд.
Потом по классике: черный бусик, три мужественных омоновца на одного пацифиста и кто-то в штатском, кто быстренько рассказал, где еще заметил «нарушителей общественного порядка».
— Первое, о чем спросил омоновский патруль было «давай мобильный». Очень удивились, что его нет, не поверили, обыскали, не нашли, загрустили, — улыбается Алексей.
В актовом зале РУВД, вспоминает он, среди задержанных выделялась женщина пожилого возраста в шубе и сапогах, надетых, кажется, на голые ноги.
Ее взяли прямо у подъезда, когда вышла погулять с собакой. Доказывала, что попала под «хапун» случайно, обещали разобраться и отпустить. Отпустили … на 13 суток.
— Пока ждали, один из парней-пикетчиков рассказал, что уже два года ему тяжело общаться с родителями, так как те получают информацию только из телевизора и всегда верят пропаганде; но потом, к счастью, пришел ковид и отношения стали редкими. Поразило, как дико звучит «к счастью». Другой мужчина высказал, что, может, и хорошо попасть на какое-то время за решетку, чтобы не рвать сердце ежедневно тем ужасом, что происходит в Украине.
Независимо от обстоятельств задержания, почти всем предъявляли обвинения по «народной» статье 24.23, «нарушение порядка организации и проведения массовых мероприятий». А в протоколах потом почему-то дописали, что задержанные, помимо прочих нарушений, выкрикивали лозунг «Жыве Беларусь!». Также с некоторыми беседовал человек, похоже, с КГБ, расспрашивал о настроениях и мотивах, впрочем, «сотрудничество» не предлагал.
Камеру на Окрестина парень вспоминает не иначе, как «хамом №18». На четыре кровати-места забросили, по традиции, 16 человек, открыть окно через толстую металлическую решетку было невозможно, и быстро становилось настолько душно и влажно, что по стенам не каплями — ручейками стекал канденсат, воздух был как туман, а стекло глазка запотевало.
Через день в таких условиях некоторым становилось плохо, пришлось даже вызвать медика — тот ничем не помог, но хотя бы коридорный открыл кормушку. Еще запомнился журнал «Космополитен», который бережно растягивали на туалетную бумагу, и резвый таракан, которого некоторые оголодавшие арестанты лишили остатков черствого хлеба, а потом мучились животами.
— Лучше всех перенесли эту и следующие две ночи те, кто спал на полу. Особенно удобным оказалось место у двери, так как через щели задулвало хоть чуточку воздуха. Дальше мы это место называли «санаторий», или «кислородная», — вспоминает Алексей.
Судить их начали только через день, по скайпу, и разница в сроке, по наблюдениям, зависела только от того, соглашался ли человек с протоколом: да — 13 дней, нет — 15. Алексей свой пикет не отрицал, и даже, хотя судья читала о причинах только для проформы, объяснял свой выход:
— Да, говорю, стал с плакатом «Нет войне», могу объяснить. У нас идет Год исторической памяти? Ее много у меня. Со стороны отца во время Великой Отечественной войны дед погиб в концлагере, дядю — старого брата отца — расстреляли за участие в партизанском движении. Братья бабушки погибали в Венгрии и в России. Мамин отчим, воспитавший ее как собственную дочь (кстати, украинец), воевал в партизанском отряде на Гомельщине. После войны был уважаемым человеком, его фото на Западе в музее в Минске. Поэтому я и вышел, потому что мне больно. Но кто там меня слушал, конечно…
Утром осужденных этапировали в Жодино. 32 человека на 20 «квадратов» и 8 мест, никаких подушек и матрасов, отсутствие вещевых и продуктовых передач «из-за коронавируса» — снова классика жанра. «Не много ли нас здесь?» — успел спросить кто-то. На что услышал, видимо, заранее прописанную в методичке охранников шутку: «Ну так вы же любите массовые мероприятия».
— По сравнению с Окрестина были и плюсы, и минусы, — перечисляет «Салідарнасці « Алексей. — Керамический пол, холодный, скамьи узкие, на них не поспишь, вода только холодная, тусклый свет никогда не выключается, туалетной бумаги — рулон на 32 человека на весь срок — короче, звезд этому «отелю» я дал бы немного.
Зато более широкое и тонкое железо на нарах, которое не так врезается в тело — явный плюс. И главное — ключ от окна! Плюс фирменные блюда от местного шеф-повара: каши с утра и в обед, вареная кислая капуста вечером. Однако особо ему удавались чаи и вареные яйца. И очень много невкусного хлеба, без которого у нас не получился бы кружок по шашкам.
Конечно, важно оказаться в хорошей компании. Наша была хорошей: студенты, айтишники, два директора, инженеры, мастер с крупного большого завода, предприниматель, курьеры, музыканты, художник.
Прогулок не было, но один раз за две недели сводили в душ, где большинство успели намокнуть, а несколько счастливчиков помыться. Как-то пару часов работала радиоточка, откуда мы успели узнать главное: погоду, счет в игре между Шахтером и Витебском, и санкции вражеского Запада против наших мужественных спортсменов.
Собеседник говорит, что их камере повезло: мужчин не били, разве привычно и без особой злости дергали и жестко ставили на максимальную растяжку во время ежедневного «шмона». А вот нескольких человек из соседних камер выводили и возвращали сильно избитыми.
Зато морально отыграться на арестантах стремились ежедневно. Раза четыре «шмон» устраивали с собаками, чтобы навести больше страха, а особенно нервные смены охранников угрожали за любое нарушение режима.
— За время сидения в «хате» у двоих ребят были дни рождения, — вспоминает Алексей. — Среди топовых подарков были кусочек туалетной бумаги (страшный дефицит) и «абонемент» на право поспать одному на самой удобной шконке — длинной и с более широкими полосами металла.
10-15 дней пребывания в неволе достаточно, чтобы понять, что смысл ареста в одной отдельно взятой стране — в том, чтобы заставить человека страдать всевозможными способами. Страдать физически и морально, заставить почувствовать слабость и беспомощность перед системой. Чтобы больше не захотелось иметь и высказывать свое мнение.
Поэтому — без матрасов, без воздуха, без писем, без информации, без передач, без мыла, без прогулок, без сна, без качественной медицинской помощи, а «за питание и содержание» — счет, как в неплохом общежитии.
Из тех 24-х человек, которые провели со мной в камере больше времени, восемь решили покинуть страну. Некоторые колеблются, но с высокой вероятностью придут к тем же выводам позже.
Спрашиваем у Алексея, как настроен сам. Он задумывается разве что на минуту: «Я остаюсь».
