Сергей Возняк: «Вот за что меня нужно было судить, а не за Площадь 2010-го» 11

Сергей Возняк родился и до семи лет жил в Западной Украине, говорил только на украинском и, как признается, думал, что все люди в мире говорят на этом языке. Но потом отца перевели по работе в российский Белгород, и маме перед отправкой сына в первый класс пришлось выбивать из него родной язык.

В восьмом классе Сергей прочитал книгу «Комиссары в танковых шлемах» — о танкистах-политработниках военной поры. И под впечатлением поступил на танковый факультет Свердловского военно-политического училища.

— Самый удивительный случай, который произошел с вами в армии?

— После училища я попал на службу в ГДР, меня назначили замполитом автомобильной роты подвоза беприпасов. А командиром дивизии у нас был генерал-майор Соколов — сын будущего министра обороны. Этому генералу было меньше сорока лет, в таком возрасте стать генералом невозможно, но он стал. Видимо, большой талант был. У папы.

Так вот строили для этого генерала баню. Я неделю только служу, и мне ставят задачу: ночью берешь солдат, машину, и идете в немецкий лес пилить стволы для бани. То есть воровать.

Пилим сосны в разных местах — у немцев егерь все подсчитывает, пеньки маскируем, за колесами машины след убираем. Под утро выезжаем, и наш «Урал» застревает в огромной луже — задний мост полностью «сел».

Картина блестящая. Советский «Урал», груженый ворованным немецким лесом, и рядом замполит роты. Я сел рядом на пенек и думаю: скоро рассвет, придет егерь, разразится скандал, из партии меня исключат, погоны снимут. Я ж сам еще мальчишка, хотел Родину защищать, а тут баню для генерала строить, да еще таким методом.

И тут мне младший сержант Сергей Фомивко подсказывает: возьмем другую машину из нашей роты и эту вытащим. Мы бежим в автопарк, я даю часовому приказ: уйти с поста и 10 минут не возвращаться. Сняли с хранения «Урал», груженый авиабомбами, выехали через запасные ворота.

Застрявший в лесу «Урал» выдернули тросом и благополучно вернулись в часть. Я думал, что уже все закончилось. Я же столько преступлений наделал: наворовал леса, часовому преступный приказ отдал. (Вот за что меня нужно было судить, а не за Площадь 2010-го).

А в роте все 69 «Уралов», груженых боеприпасами, стояли под навесом, — крыша держалась на сваях. И вот Фомивко, сдавая на машине с авиабомбами назад, чтобы поставить ее на прежнее место, зацепил балку, на которой держалась крыша. Если бы крыша рухнула и боеприпасы взорвались, я стал бы виновником третьей мировой войны — до границы с ФРГ было 11 км. Но крыша «поплавала» и зафиксировалась.

— История для вас вышла поучительной?

— Безусловно. Когда через три года я стал помощником начальника политотдела, столкнулся с таким случаем. У нас был молодой командир разведвзвода Михаил Д. Холостяк. Лейтенант. Отличный разведчик. Но попутался с немкой из соседней деревни, она была замужем. История закончилась тем, что муж застукал их за этим делом.

Миша убегал через окно, удирал на мопеде, сшиб забор этому немцу. Мишу быстро вычислили, был скандал.

Начальник политотдела посылает меня разбираться и требует исключить Мишу из комсомола. А что значит исключить лейтенанта из комсомола? Это конец карьеры.

Приезжаю в разведроту, захожу в канцелярию и вижу такую картину. Сидит на табурете Миша, а вокруг него ходят полковники и гнобят его. И я вспомнил, как точно также сидел на пеньке, когда лес у немцев воровал. Я вернулся в политотдел и сделал так, чтобы лейтенанта наказали, но из комсомола не исключили.

Стараюсь относиться к подчиненным по-людски, всегда вспоминаю свою историю с баней для генерала Соколова. Человеку легко жизнь сломать. Подлость нельзя прощать, а ошибки, глупости — можно.

— Сергей Витальевич, а как у вас с женой отношения строились? Пришлось помотаться по военным городкам?

— Мы уже три года в разводе. Всего я прослужил 13 лет, и за это время мы сменили 11 квартир. Но за границей получал два оклада — для советского человека это были невероятные деньги. Один оклад 250 рублей получал марками, а другие 250 рублей шли на книжку. Ольге пришлось быть домохозяйкой, женой офицера, надеюсь, она чувствовала себя хорошо.

Но в 1993-м я принял решение уволиться из армии (не захотел выходить из партии), и следующие 10 лет были для нас очень тяжелыми. Испытание нищетой очень сложное. На этой почве и разлад начался. Двое детей, сын еще совсем маленький. А я пожертвовал офицерскими погонами, материальным благополучием семьи ради своих идеалов. Эту часть жизни я был плохим мужем. Муж должен приносить домой мамонта, а жена должна уметь из этого мамонта приготовить ужин.

Потом я адаптировался в новых условиях, и вопрос голода из семьи ушел, но мы уже наговорили друг другу слишком много нехороших вещей, и все завершилось разводом. К счастью, мы сохранили нормальные отношения.

— С 1992-го вы были первым секретарем ЦК ЛКСМБ. Выходит, преемником Федуты?

— Не совсем. Там как дело было? В 91-м после известных событий в ЛКСМБ решили переименовать организацию просто в «Союз молодежи Беларуси». Решение об этом приняли на съезде 7 декабря, где Федуту избрали первым секретарем (в ЛКСМБ он был секретарем).

А мы, 25 человек, собрались позже и решили восстановить ЛКСМБ. Меня избрали первым секретарем.

— Отношения с Александром Иосифовичем тогда были напряженными?

— Я периодически выступал в прессе и говорил, что Федута и подобные ему номенклатурщики, которым комсомол дал все, предали организацию, разворовали комсомольские деньги и собственность. Считал своим долгом хотя бы раз в неделю сказать про Федуту какую-нибудь гадость.

— Сейчас в «Говори правду!» вы работаете вместе. Подкалываете друг друга?

— Да. Но, кстати, даже тогда у нас были хорошие личные отношения. Саша уважительно относился к моей позиции.

— Как из армии увольнялись?

— В 1993-м я работал начальником отдела в газете «Во славу Родины». Планировал дослужить до 15 лет выслуги, чтобы получить 40-процентную пенсию и уволиться. Оставалось дотянуть всего два года. И тут ба-бах! Верховный Совет принял закон о статусе военнослужащего, где запрещалось быть членами политических партий (что, кстати, правильно).

На следующее утро меня вызвал министр обороны Пал Палыч Козловский. Захожу, он спрашивает:

— Что будешь делать?

— Увольняться. Я из партии выйти не могу.

И он меня с полчаса уговаривал!

— Ты что, ты дурак, ты пойми: да, все мы были коммунистами, но сейчас другое время!

— Не могу, я себя уважать перестану.

— Так ты что — без пенсии будешь увольняться? Ну, ты дурак, наверное.

— Ну, дурак.

— А что семья, дети?

— Есть семья, дочке 9 лет, сыну 2 года.

— И ты будешь без пенсии увольняться?

— Да, буду увольняться.

— А квартира у тебя есть?

— Снимаю.

— И ты будешь без пенсии и без квартиры увольняться?

— Да. Я из партии не выйду.

— Ну, ты идиот.

Ходил вокруг меня, ходил, потом нажимает на кнопку на аппарате. Через секунду приказывает порученцу: вызвать начальника квартирно-эксплутационной части. Через пять минут вбегает полковник, Пал Палыч говорит: «Видите этого майора? Завтра дать ему двухкомнатную квартиру».

В квартире, которую мне дал Пал Палыч Козловский, сейчас живет моя бывшая жена.

— Как вы в Северную Корею попали?

— В 94-м нам на партию пришло из Кореи приглашение привезти детей в международный пионерский лагерь «Сондовон» на берегу Японского моря. Я был старшим группы, со мной поехали восемь ребят из детдома.

Впечатления, конечно, были сильнейшие. Когда вечером гуляли по Пхеньяну, заметили, что на окнах домов нет занавесок. И видно было, что нет мебели в квартире — одни голые стены.

По деревне ехали — не видели даже столбов, то есть люди жили там без электричества. На рисовых полях попы торчали — работали вручную. Но дорога была хорошая: в качестве взлетно-посадочной полосы можно использовать.

Из пионерлагеря за территорию выйти не могли — по периметру стояли автоматчики. С нами две недели была переводчица из Пхеньянского университета. По тому, как она ела, было понятно, что в обычной жизни девушка так не кушала.

Когда меня принимал второй секретарь ЦК комсомола, то угощал женьшеневой водкой, где внутри гадюка в качестве закуски, — супернапиток. Но то, что для трудящихся в магазине продавали, — просто керосин.

— За что больше всего переживали, когда после 19 декабря 2010 года сидели в СИЗО?

— У меня было одно слабое место: отношения с любимой женщиной. Это был период начала наших отношений. Я ее очень долго добивался, она смотрела на меня как на друга, может быть, как на любовника, но не на человека, с которым могут быть серьезные долговременные отношения. И когда я только-только начал подбираться к ее душе, меня посадили в «американку». А она человек вне политики. Я переживал, что ее потеряю. Но, к счастью, все обошлось.

В «американке» было мало поводов для смеха. Кроме обвинения в организации массовых беспорядков, которых не было (какие это массовые беспорядки, когда пять человека бьют стекла, а вокруг на это смотрят сотрудники милиции и КГБ?), мне еще угрожали обвинением в контрабанде. Уголовный процесс был открытым. Не секрет, что я занимался организацией доставки денежных средств.

На допросе я понимал, что это бессмысленно отрицать, но сразу предупредил: буду с вами разговаривать, но не назову ни одного курьера.

Другое дело, когда в мае 2010-го мы (активисты кампании «Говори правду!») попали под арест. В момент задержания у меня в дипломате лежало 10 тысяч долларов — понятно, что деньги предназначались для общественной деятельности. На допросе сказал, что деньги мои. Говорю следователю, майору, человеку примерно моего возраста: мне скоро 50 лет, так что, по-вашему, я за столько лет не мог заработать 10 тысяч долларов?

— А что вы всегда их носите с собой?

— Да. Я вообще считаю, что мужчина наших с вами лет, если он, конечно, настоящий мужчина, должен всегда иметь при себе такую сумму. Вот у вас, товарищ майор, такие деньги есть?

В кабинете были девушки из Академии МВД, раздался смех. Следователь меня больше не терзал.

— Год назад в вашей семье произошла трагедия: сын попал в страшную аварию, его девушка погибла…

— Видимо, в аварии виноват сын. По данным предварительного расследования, он нарушил ПДД. Но врачи не разрешили его судить, поскольку в результате черепно-мозговой травмы у него психическое расстройство, потеря памяти.

Они врезались в автобус. Перед самым столкновением Лёша дал по тормозам, а это была зима, 5 января, машину развернуло боком, Лера сидела рядом с ним, эта сторона и попала в лоб автобуса. Она погибла мгновенно. Это жуткая трагедия. Лера была невестой Алеши, очень хорошей девочкой. Отличница, училась на бюджете на радиофизике в БГУ, красавица.

Сын ударился головой в лобовое стекло. Когда его привезли в реанимацию, врачи сказали, что травма несовместима с жизнью, долго не протянет. Мы с бывшей женой Ольгой ходили к нему в палату и ждали с минуты на минуту самого страшного. Он был в коме. Голова — с футбольный мяч (начался отек головного мозга). Помню, на четвертые или пятые сутки я заметил на груди у него седой волос. У 20-летнего мальчика на лице застыло выражение измученного жизнью 40-летнего мужика. И тогда я решил с ним проститься. Сказал: Лёша, спасибо тебе за двадцать лет счастья, которые ты нам принес, ты уже, мальчик, не мучайся, иди к своей Лерочке.

Врачи посоветовали нам вызывать родственников. Мы даже дочку из Хорватии вызвали — она там в университете учится. Но через два-три дня после ее приезда сын стал подавать признаки жизни. Когда он вышел из комы, врачи сказали: будет лежачим, готовьтесь нести этот крест. Через неделю после этих слов он начал садиться. Взялся рукой за железные перила кровати и сел.

Сейчас у нас еще много проблем, полное восстановление длится до трех лет, мы только год прожили.

Я когда вышел из «американки», думал, что самое страшное в жизни пережил. Но стоять у постели сына и знать, что он умрет, это кошмар. Не дай бог никому такого.

А какая у Лериной мамы Светланы Ивановны ситуация… Потерять такую дочь. Но после всего она относится к Лёше как к своему сыну, он для нее связь с дочкой. Сама начала позванивать, спрашивать, как у Леши выздоровление идет. Летом, когда он стал нормально ходить, встретилась с ним. Сейчас звонит ему, интересуется его делами. Сказала: Лера тебя любила, я знаю, что она одобрила бы мои действия.

Каждый месяц пятого числа мы вместе ездим к Лере на кладбище.

Сильнейшее впечатление на меня произвели друзья Лёши и Леры. Когда он лежал в коме, они по 10–20 человек приезжали в больницу каждый день, часами стояли в фойе у реанимации. И это при том что их не пускали в палату. Обыкновенные ребята, которые и покурить могут, и выпить, и матом ругнуться. Но когда случилась беда с их друзьями, они настолько себя людьми показали…

5 января был год, как Лера погибла, мы собрались на кладбище, пришла их компания, человек двадцать, усыпали конфетами всю могилу, зажгли бенгальские огни.

Меня всегда раздражали старческие брюзжания, что молодежь «не такая». И я подумал: сколько усилий сделано государством при помощи БРСМ, чтобы изуродовать этих детей. И не изуродовали. Смотрю на этих ребят, и думаю, что все в стране будет хорошо.

…В «американке» было много времени подумать. Я пришел к выводу, что нужно беречь друг друга. Нужно дорожить отношениями с людьми.

Когда у меня с сыном произошла ситуация, столько людей откликнулось, — даже не ожидал. Однокурсники со Свердловска передали на лечение Лёши деньги. Настя Положанко, с которой, по сути, познакомились только на скамье подсудимых, засыпала меня смс-ками: Сергей, чем помочь, «Молодой фронт» готов сидеть у его постели, дежурить.

Когда вышел из тюрьмы, объехал, извинился перед всеми людьми, в ситуации с которыми чувствовал себя неправым. Наверное, с «американки» я еще ни с кем не поругался. Ухожу от конфликтов, за исключением, конечно, рабочих моментов. Нужно вести себя с людьми порядочно, где-то помочь, это всегда тебе вернется.

Руслан Горбачев, «Салідарнасць»

Хочешь поделиться важной информацией анонимно и конфиденциально? Пиши в наш Телеграм