Белорусский доброволец «Дуб» (слева) и Мирослав Лозовский. Архивное фото
«Будто он стальной»
— Какое у вас первое воспоминание было о Мирославе?
— Мы познакомились в 2001 году. Потом дружили, даже больше, чем дружили. Он мне был как старший брат, с которым всегда можно было посоветоваться, получить от него совет. Его мнение для меня было сверхавторитетным. Именно его слово для меня было решающим: когда Мирик говорил, что «это фигня», то я все отменял.
— Подружились именно в «Белом легионе»?
— Да, Мирик был одним из первых людей, кого я там встретил. Он был командиром минского отделения, мы были под его командованием. Столько лет прошло, а он все равно оставался таким же, хоть с бородой, хоть без. У него была такая походка, которую невозможно не узнать, словно он рассекает пространство, очень уверенная. Силы у него тоже не уменьшилось, хотя здоровье в последнее время и было не самым лучшим. На него смотришь, будто он стальной. Такой, как дуб. Возможно, это ему нужно было взять позывной «Дуб».
— А почему, кстати, он выбрал позывной «Мышь»?
— Я могу объяснить, но Мирик не очень любил, когда что-то личное выходило в общественное пространство. Это очень красивая романтическая история, очень частная. Пусть это останется с ним. Как раньше рыцари посвящали красивым женщинам свои победы, то это из той самой серии.
— Белорусскость для Мирослава всегда была принципиальной позицией?
— Это не позиция, а образ жизни. Он жил Беларусью, историей. Если на него посмотреть, то можно разглядеть все века белорусской истории. Я мог представить, что такой Мирик мог быть в дружине Рогволода, у Яна Кароля Ходкевича в крылатых гусарах, мог быть слуцким повстанцем в 1920 году. Он такой архетип белорусского воина-шляхтича.
— Мирослава много раз задерживали в Беларуси по разным причинам. Это его не ломало?
— Естественно, не ломало. Он выбрал себе путь преданного националиста еще в 1990-е и руководствовался им, никуда не сворачивал.
Прощание с Мирославом Лозовским в Киеве
«Бешеные белорусы»
— Решение ехать на войну вы принимали вместе?
— Мы не ехали, а шли. Когда началась война, то 25 февраля мы были уже в «Азове» в роте «Крука». Мы созвонились с Павлом «Волатом» (Суслов, погиб в мае 2022-го. — РС), он сказал, чтобы шли сразу к нему. Мы готовились, потому что понимали, что война будет, а если и не будет, то надо готовиться к освобождению Беларуси. Проводили обучение для белорусов, учили разную технику работы с оружием, ходили на тренировку «Азова». Когда же началась война, то у нас была договоренность, что встречаемся вместе у друга и оттуда высовываемся. В тероборону нас не взяли, потому что мы белорусы. 25 февраля мы прорывались в Киев из Ирпеня, уже летали вражеские самолеты, стрельба. Мы в Киев шли вчетвером. Мосты были подорваны, нас подобрал парень-украинец, вывез из Ирпеня. Мы единственные тогда, кажется, ехали в Киев, другие машины — из Киева. Бешеные белорусы. В столице мы уже пошли к Паше «Волату», стали подтягивать других белорусов по своим каналам. Потом уже Ян «Беларус» Мельников пришел к нам с предложением создавать белорусское подразделение.
— В батальоне Калиновского, таким образом, вы тоже были с момента создания?
— Да, фактически все и началось с того, что объединились мы и тактическая группа «Погоня». Сначала были отдельным взводом в составе украинской роты, потом сами стали ротой, а уже после доросли до батальона.
«Мирик себя не жалел»
— Мирославу не трудно было, все же 48 лет?
— Мирик никогда не жаловался на свое здоровье. Я один раз только его видел очень уставшим. Это было, когда мы выходили из Лозового (операция прорыва российской обороны в Николаевской области летом 2022-го. — РС), за день тогда промаршировали около 40 километров в полной выкладке, после бой, наступление, тащили оружие, тащили раненого нашего командира. А командир был совсем не легкий. Мирик после переправы в итоге просто сел в углу дома в одном местечке, которое было под плотным обстрелом, потом прилег. Я спрашиваю: «Мирик, будем забирать вещи, которые оставили на том берегу?» Отвечает, что нет, я больше не могу. А так он тянул.
Как-то после Запорожья выехал в Киев немножко полечиться. Доктор на него посмотрел: «Ты дурак что ли? Нельзя так к своему здоровью относиться». Мирик себя не очень жалел. Как и во всех делах, за которые он брался, отдавался полностью. Когда работал в «Кнігазборы», то знал все книги, всех литераторов. Мирик не очень уважал цифровую информацию, предпочитал бумажную книгу. Бывало, что ему нужно было установить какую-то программу, так мне впихивал телефон: «На, «Дуб», разберись, сделай, чтобы все работало хорошо». У него дома была шикарная библиотека, огромная стопка книг, тетрадей на столе всегда лежала. Он там что-то писал, рисовал, перерисовывал. Он не был историком ни по образованию, ни по профессии, но консультировал профессиональных историков.
— Мирослав на войне принимал участие во всех операциях? Не «минусовал» их?
— Он прошел весь путь, куда только можно было попасть. У нас была ситуация в Лозовом, когда часть штаба отказывалась участвовать в операции, а Мирик говорил: «А кто мне они такие? Я украинский солдат и у меня команда от своих командиров. Я приехал воевать и буду воевать». Когда я уходил из полка, он сказал, посмотрим, может, я тоже только к зиме и уйду. А потом говорил уже: «Куда я пойду, на кого парней оставлю своих?».
На него сильно повлияла смерть Паши «Волата». Они дружили еще до войны, уважал его как настоящего воина. В батальоне «Волат» все бойцы мощные, были три настоящих богатыря — сам «Волат», «Брест» (Иван Марчук, погиб в июне под Лисичанском. — РС) и «Мышь». На прощании с «Волатом» он ходил очень задумчивый, потом сказал: «Если погибну, не нужно торжественных прощаний, а просто похороните мой пепел под дубом. Если в Беларуси не получится, то под любым дубом».
За это время, мне кажется, Мирик постиг суть войны. Наши предки литвины-гусары любили и леопардовые шкуры, и крылышки, я тоже чем-то таким грешил. Мирик же на своей форме оставил минимум — бело-красно-белый флаг и флаг Украины. Он просто выполнял свои функции, все продумывал до мелочей.
«Мог отложить в сторону книгу и взять в руки автомат»
— Мне говорили, что он отказывался от разных должностей. Это скромность не позволяла?
— Он считал, что лучше будет хорошим командиром среднего звена, чем не очень хорошим комбатом. Он считал, что не дорос до таких должностей, как командир полка или батальона. Хотя я считаю, что его понимания жизни, образования и опыта военного для этого бы хватило. Если бы он взялся за дело, то сделал бы, как всегда, — досконально и хорошо.
— Из Бахмута он вам писал, что там происходило?
— Я знаю, что их должны были выводить из-под Бахмута, оставалось несколько дней. Не дошел 50 метров, не дожил пару дней — сильно это сказывается. Из Бахмута мы переписывались, но я ждал, когда он выйдет, чтобы нормально поговорить. Если тебе сто человек ежедневно пишут, как у тебя дела, то это раздражает, я поэтому часто не писал. Отписывался раз в несколько дней, что живой, он отписывал, что все ок, на этом разговор заканчивался.
— У Мирослава был большой авторитет внутри батальона?
— Не только внутри батальона. Мирик был эталоном того, кого хотел бы видеть в своих рядах «Белый легион». Это был настоящий интеллигент, который мог отложить в сторону книгу и взять в руки автомат. Это человек высоких моральных принципов, хорошей физической силы, большой доброты, прекрасный друг. Развит был всесторонне, разве что кроме современных гаджетов. Это был настоящий «легионер».
Читайте также:
«Совсем немного не дошел». Побратим Мирослава Лозовского о его гибели
Мирослав Лозовский: «А теперь хотелось бы поучаствовать в исправлении демографической ситуации!»
