Сцена из спектакля Полесского драмтеатра
Вместе с тем, он человек абсолютно беспринципный: готов криво присягнуть об обстоятельствах драки, для расследования которой в околицу приезжает становой пристав Крючков, чтобы отец Марыси отдал дочь именно за него. При этом не питает иллюзий насчет будущей верности жены, полученной таким путем, моложе на 43 года, но готов закрыть глаза на ее будущие «приключения». По сути, это самый отрицательный и, пожалуй, именно поэтому наиболее подробно выписанный герой комедии.
Ведь даже насквозь лживый и коррумпированный Крючков в конце концов оказывается не таким уж злым человеком. В этом деле он имеет только материальный интерес. «Ничего личного, только бизнес». А устроив его, проявляет и вполне человечные черты. Способствует браку влюбленных Гришки и Марыси, и искренне радуется возможности поучаствовать во всеобщем празднике примирения, вкусно выпить и закусить. Хорошо осведомлен в местных обычаях. Требует, чтобы согласие, согласно им, закрепили товарищеским крупником.
Но кто мог быть прототипом главного злодея Куторги, с такой запоминающейся и не очень частой (хотя и не уникальной) фамилией? В истории Беларуси, да и всей Российской империи, как известные личности засвидетельствовали себя только двое ее носителей, родные братья. Степан Семенович Куторга (1805-1861), выдающийся российский зоолог и минеролог, популяризатор науки, и его брат Михаил Семенович (1809-1886), известный российский историк-эллинист и один из идеологов западноруссизма.
Братья происходили из небогатой православной шляхты Мстиславского уезда. Оба родились в Мстиславле (иногда местом рождения Михаила называют и Чериков), и благодаря родителям, получили хорошее образование в Петербурге, а потом и в Тарту (Дерпте) с его сильным университетом. Только один увлекся науками о природе, а другой — гуманитарными.
Вот про гуманитария Михаила и хочу поговорить. До него в Российской империи не было настоящего изучения античности. Попросту было очень мало образованных людей. А те, что были, в непропорциональной части происходили из Литвы, Беларуси и Украины, где уровень образования, даже православных, был существенно выше. Большинство православной знати и духовенства были недавними униатами, и как и католики, имели они в родословной несколько поколений выпускников иезуитских коллегиумов или пиарских школ.
«Импорт» интеллектуалов с Ближнего Запада, Речи Посполитой, был едва ли не главным ресурсом пополнения кадров для Российского царства, а потом империи, по меньшей мере с середины XVII в. В Беларуси еще до эпохи разделов стоит вспомнить хотя бы Симеона Полоцкого и Илью Копиевича, а более мелких имен можно назвать сотни, если не тысячи. С присоединением к империи этот процесс усилился. До 1830-х годов его немного сдерживали остатки бывшей солидарности, которые содержали большинство униатов в культурном поле бывшей Речи Посполитой. Но с поражением восстания 1830-1831 гг. и катастрофическими репрессиями против враждебной цивилизации — закрытием Вильнюсского университета, упразднением унии и Литовского статута — молодое поколение старых или новых православных ринулись делать в Империи военную, административную и научную карьеру. И далеко не все из них были обычными бездарными карьеристами.
Многие вполне сознательно выбирали служение русскому православному царю как наилучшую возможность для самореализации. Каковой Речь Посполитая им, как они считали, не давала: ни живая до эпохи разделов, ни, тем более, уже мертвая. Вся история ХІХ и начала ХХ в. полнится примерами этого масштабного процесса добровольной русификации, многие из которых за давностью уже и забыты современной белорусской мыслью. Но в свое время значение самого слова «беларус», неизвестного широким крестьянским массам, относилось прежде всего к православному интеллектуалу на верной службе империи. Давала шанс вырваться из многовековой тени латинской, польско-литовской культуры. Забыв при этом на то, что именно та культура, та иезуитская и пиарская наука как раз и дала те возможности для образования и сформировала саму систему категорий мышления, которой белорусы и малороссы так выгодно отличались от великороссов.
Михаил Куторга. Фото из Википедии
Михаил Семенович Куторга — один из ярчайших, эталонных белорусов-западноруссов.
Окончив Дерптский (нынешний Тартуский, в Эстонии) университет, он два года стажировался в Германии, преимущественно в Берлине, где присоединился к школе знаменитого датско-немецкого историка и филолога Бартольда Георга Нибура, которая изучала античность на основе критического разбора текстов первоисточников. Того, чем в России к тому времени, в отличие от того же Вильнюсского университета, никто не занимался. Он сделал очень быструю и притом основательную научную карьеру.
Во многом путь Куторги можно сравнить с путем старшего на поколение однофамильца, Михаила Бобровского. Также выдающегося, с европейской славой, исследователя первоисточников, только славянских. Который, хотя и не без колебаний, порвал с культурной традицией Речи Посполитой и пошел служить российскому царю — объявив себя, при том, белорусом. Даже личное имя их можно считать символическим: святой Михаил Архангел — в традициях Речи Посполитой, — небесный патрон Руси. Его изображение, вместе с изображениями польского орла и литовской погони, помещали на своих кокардах и пряжках повстанцы 1863 года.
Так вот, Михаил Куторга прославился своим изучением древнегреческих источников, особенно времен расцвета афинской демократии, и заложил школу научного изучения античности. Вместе с тем, он неизменно подчеркивал преемственность, через православное крещение, между эллинской античностью и современной ему Российской Империей.
Ключевой для мировоззрения Куторги была идея о длительном и принципиальном противостоянии двух разных вселенных-романо-германского и греко-славянского, которое наиболее ярко выразилось в противостоянии православия и католицизма. Для Куторги романо-германский мир ассоциировался с насилием и угнетением, с тиранией римских цезарей, которая впоследствии воплотилась в папстве. Совсем другим в его интерпретации представал сконструированный им «греко-славянский» мир: он был, якобы, наследником первых христианских общин, построенных, в свою очередь, вроде древней афинской политики и воспринявших самое ее имя — полития, гражданство, преимущественно экклезия, вече.
Что, в конечном итоге, означало для Куторги «возрождение афинской политики, но преобразованной по учению Евангелия». Сам дух афинских гражданских свобод перешел, по мнению Куторги, в православную церковь. В которой сохранилось до сих пор общинное избрание Вселенского Патриарха, равно как и общинные избрания приходских священников в Греции. При этом он сознательно закрывал глаза на то, что православная церковь в Российской Империи давно стала государственным идеологическим ведомством, не имевшим малейшей самостоятельности. Даже должность патриарха была упразднена, а церковь управлялась Синодом во главе с назначенным правительством обер-прокурором. А все остальные вероисповедания находились в абсолютно неравноправном положении. Переход в них, а также перевод детей от смешанных браков преследовался как уголовное преступление.
Куторга, кстати, женат был на сестре Николая Устралова, главного официозного историка империи и одного из творцов священной триады «Православие-Самодержавие-Народность».
А умер в своем имении Борок в том же Мстиславском уезде. (Брат-естествоиспытатель, кстати — в недалеком Смоленске, одном из главных культурных центров тогдашней Белой Руси, в котором и БССР было вполне надежным и логичным объявить — для империи в ее обновленной форме.)
Греки распространили между славянами начала гражданственности и внушили им понятие Общины, которая привилась и водворилась у них в своём тройственном значении общины, веча и Церкви. Так, открылся на востоке Европы новый славяно-эллинский мир, коего представителем Россия, наше отечество. Изучая историю древних эллинов, изучаем законы исторической преемственности.
М.С.Куторга
Куторга был адъюнктом, а затем профессором в петербургском, а позже в московском (с 1869 г.) университетах. Параллельно ему поручали другие важные должности, на которых он проводил государственную культурную политику. С 1840 года заведовал Музеем изящных искусств и древностей при Петербургском университете, а с 1842 года был библиотекарем при Императорской публичной библиотеке. Важным фактом является то, что Куторга читал курс истории в Римско-католической духовной академии (ну нельзя же было доверить такое ответственное дело католику) и, надо думать, своей пропагандой правильных исторических идеалов дался многим ее выпускникам, будущим католическим священникам. Поэтому его взгляды и его личность должны были быть широко известными в Литве и Беларуси.
Частотность слов «Пинской шляхте». Куторга — на втором месте после Крючкова. Вместе они создают пару наиболее детально прописанных персонажей
Так вот, рискну высказать гипотезу, что именно он и выведен в незабвенной комедии в карикатурном виде старого кавалера-интригана. Дать ему то же имя было бы слишком банальным ходом, а к тому же и опасным, но автор дал ему яркое греческое имя Харитон («доброжелательный»), в XIX в., кажется, не очень популярное уже.
Я заведомо не вдаюсь в дискуссию по поводу авторства комедии. Существует достаточно обоснованная критика авторства Винцента Дунина-Марцинкевича. Основанная на языке оригинала «Пинской шляхты», типичной полешуцкой речи, которой уроженец Бобруйского уезда и житель Минска вряд ли мог обладать так досконально. Хотя, если все же классическая версия авторства — справедливая, то Дунин-Марцинкевич по жизни мог не раз пересекаться с Куторгой. Они, кстати, были почти ровесниками — 1808 и 1809 годов, соответственно. Кстати, 60-летний возраст Куторги в комедии, датой написания которой считается 1866 г., почти совпадает с возрастом реального Михаила Куторги.
Разница всего на 3 года. Куторга среди преимущественно неграмотной пинской знати известен как самый образованный и мудрый человек, но с другой стороны, именно он, прежде всего, и создает вокруг Крючкова — персонифицированного представителя российского монарха, «Наияснейшей короны», — ореол всевластия. Это также выглядит тонким сатирическим намеком на общественную роль реального Куторги.
Пинская шляхта». Сцена из спектакля Национального академического театра имени Янки Купалы в постановке Николая Пинигина. Фото Kupalauski.by»
Пока это только моя гипотеза, полностью открытая для критики, которой я очень жду и сердечно приветствую. Но выглядит совершенно логичным, что автор «Пинской шляхты» создал образ Харитона Куторги, чтобы дополнить им образ станового пристава Крючкова, на вполне реальной основе. Если последний олицетворяет власть чисто административную, при надобности — насильственную, первый — представитель гуманитарной науки. Двинувшейся в авангарде ассимиляции, культурной унификации. А штык, плеть и, наконец, веревка — только завершают начатое словом и пером.
Общественность же, к которой апеллирует Куторга — прототип, при ближайшем рассмотрении как раз не дает никаких гражданских прав и оказывается, на самом деле, подданством: «правом» в любой момент умереть за царя, за его геополитические амбиции и абсурдные социальные и экономические прожекты. (И скажи еще спасибо, если плетей тебе дадут на ковре, а не на голой земле!) Поэтому именно Куторга, сама фамилия которого вызывает ассоциации с царской каторгой, — главный отрицательный персонаж нашей бессмертной классической комедии. Гораздо глубже, чем это выглядит из школьных и университетских учебников литературы.
Читайте также:
Гефилте фиш, «рыба фиш». Захватывающая история блюда, которое из еврейской кухни перешло в белорусскую
Необычная история радзивилловских полесских спаниелей
Разгадана тайна колдунов графа Тышкевича
