Посол Беларуси в Словакии Игорь Лещеня был первым топ-чиновником, который поддержал протесты. Его обращение, распространенное в ночь на 16 августа, имело эффект бомбы. Пример Лещени, одного из самых опытных дипломатов страны, переняли еще несколько послов.
«Наша Нива» встретилась с Игорем Лещеней, чтобы обсудить текущие темы, а также затронуть те, уже исторические, события.
«Наша Нива»: Когда я готовился к интервью и говорил, что иду к Лещене, у меня удивленно спрашивали: «О, он еще в Беларуси?» У вас не было за это время мыслей о том, чтобы уехать?
Игорь Лещеня: Не было. Но было очень оригинальное предложение: буквально на следующий день после моего видеообращения в августе пресс-служба премьер-министра Словакии на всю страну распространила информацию: если Игорь Лещеня попросит политического убежища, то мы его предоставим. Тем не менее, моя принципиальная позиция была в том, что я возвращаюсь в Беларусь, хотя мне уже тогда было очевидно, что я не вернусь в демократическую Беларусь. Примерно с 26 августа я здесь и никуда не собираюсь уезжать.
«НН»: Уже в августе вы понимали, что изменений не будет? Но был ли шанс в те дни повернуть историю в другое русло?
ИЛ: Революция либо делается в течение первой недели, либо она переходит в «игру вдолгую». Мое заявление делалось в конце первой недели, когда еще не было даже Координационного совета. Было много энтузиазма, но не было никакой ясности.
«НН»: А угрозы были? Помойные телеграм-каналы вас полощут время от времени, но угрожали ли вам?
ИЛ: (смеется): Нет, угроз не было. Я продолжаю писать, говорить, критиковать. Я иногда в шутку, а иногда всерьез говорю, что олицетворяю собой легальную часть протеста. Я пытаюсь создать общественную организацию, которая могла бы быть понятной для тех, кто даже в августе отдавал предпочтение протесту на кухне, не говоря о декабрьских холодах и морозах. Я дипломат, дипломат во мне живет. Все, что я делаю с 16 августа — это прогуливаюсь по краю.
«НН»: Почему вы не присоединились ни к команде Тихановской, ни к команде Латушко?
ИЛ: Это задачка с географией. Здесь есть два этапа. Первый этап — романтический. Здесь можно сказать очень просто: единственный крупный чиновник, поддержавший протест, лидерам протеста оказался ненужным.
«НН»: Даже так?
ИЛ: Да, конечно. И это было важно для других чиновников, все, кто меня знает, смотрели на меня: а что с Лещеней? Ааа, он не востребован. А я минимум 25 лет какой-то начальник, никогда за это время не был ниже начальника отдела.
Это уже факт, что Координационный совет формировался как угодно, но только не по тем принципам, которые были озвучены Светланой Тихановской.
Авторитетные представители общества, за которых должны ходатайствовать большие группы белорусов. Только я знаю как минимум 5 человек, которым просто позвонили и сказали: «Присоединяйся». Вот и все. Исходя из такого принципа, 16 августа не заметить меня было невозможно. 17 августа на меня вышли знакомые, которые сказали, что внесут в список Координационного совета мою кандидатуру, после чего произошла поистине детективная история о том, что стало с этой заявкой… Хотя через полтора месяца я встречался с людьми, которые видели ту заявку, держали в руках. Справедливости ради, 16 августа в мессенджере имел сообщение от Павла Латушко о том, что нужно поговорить.
Координационный совет создавался в тот момент, когда я полностью был поглощен вопросами, связанными с принятием решений о видеообращении и его последствиями. 14 августа ушло на то, чтобы честно переговорить с женой, дочерью о том, что я перехожу Рубикон. 15 августа сделал запись, ночью мы ее распространили. 16 августа у меня начался настоящий дурдом, сообщения в вайбере, на почте, во всевозможных мессенджерах.
Только 18 августа я просмотрел телефон и увидел, что Пал Палыч хотел переговорить. Но дело ведь не в Пал Палыче, а в том, что дни тогда были очень насыщенными. Я набираю Латушко 18 августа, но для него от сообщения 16 августа до моего звонка прошла целая эпоха, и что было актуально тогда, уже не актуально сейчас. Я сказал, что готов подставить плечо. Его волновали какие-то текущие моменты, предложил мне подписать какое-то обращение — я подписал. За три дня мне показали, что я не нужен. Этот романтический этап продолжался дня три.
А потом пошел второй этап — оценки и анализа. Уже 18—19 августа я посмотрел состав Координационного совета, посмотрел их действия и у меня возникло много вопросов. Мне показалось, что это несерьезно.
«НН»: Объясните, почему?
ИЛ: Прежде всего состав. Это очень интересные люди. Однако у меня сразу появились основания говорить в их адрес витиеватые комплименты: вы молодцы, люди двух штабов (представителей Цепкало там почти не было, и это уже намек на раскол), вытащили на себе кампанию, но вы не представители народа, а в лучшем случае организационно-интеллектуальный штаб.
Вы не представляете даже всю интеллигенцию и весь бизнес. И я не удивлялся, когда удивлялись они: почему с нами не хочет говорить Лукашенко, почему не хочет Путин. Я увидел много революционного энтузиазма, но не увидел никакого замысла. В каждом революционере, молодежь может такого уже не помнит, живет Лев Давыдович Троцкий, который любит не революцию, а себя в революции.
Это нормально, к этому нужно относиться спокойно, в себе, я думаю, тоже могу найти Троцкого. Я не видел какого-то замысла, в моем понимании это было несерьезно. Даже если революция побеждает в первую неделю, то это не всегда потому, что людей довели до предела, а потому, что был какой-то план. Тут же плана точно не было.
Мы вышли, нас 200 тысяч, мы красиво прошли. Но это не план!
В итоге я нашел для себя нишу, полушутя или наполовину всерьез, я решил играть роль здравого смысла, который называет вещи своими именами. Я попытался понять, что думает рабочий БелАЗа, кто-то другой. Где-то в октябре на меня вышли представители белорусской организации за границей (не Тихановская и не Латушко). Был очень интересный диалог с ними. Попробую его воссоздать. Вопрос мне: «Нас же 80%, почему люди не выходят, почему чиновники не переходят». Откуда вы взяли, что нас 80%, вы что, платформу «Голос» не читали? Хотя там все очень корректно, они исходили из этого. Но даже исходя из того, что они написали, видно, что нас не 80%. Лидеры Координационного совета убеждали себя, Лукашенко, народ, Россию, что нас 80% и они представляют эти 80%.
Мне это чем-то напоминало работу Администрации Лукашенко, только с другим знаком. Я даже смотрел, может, там есть сотрудники Администрации, хотя бы бывшие. Это такой психологический подход, когда путали агитацию на широкие массы и холодное обсуждение проблемы. В чем фишка «народного президента»: во время любого обсуждения стоит камера БТ или ОНТ. Разве в такой атмосфере возможен обмен какими-то нетривиальными мыслями? И тут так, с одной стороны надо убедить народ, что нас много, а с другой — сами начинают в это верить и отрываются от реальности.
Второй вопрос мне: «Игорь Александрович, куда делись топ-чиновники? Не так давно от власти откалывались топ-чиновники». Стоп, я не помню топ-чиновников. Это журналисты, кто-то еще, по незнанию или ради поддержания революционного духа, называли средне-рабочий класс чиновников топами. И все соглашались с этим. Топ-чиновников не было.
«НН»: А как же Латушко?
ИЛ: На тот момент он был директором Купаловского театра. Это уважаемая должность, но не топ-чиновник. Я не говорю про заместителей начальников отделов, ведущих специалистов. Но люди верили, что уходят топ-чиновники. И даже идеологи верили. Еще вопрос: «Почему послы не поступают по вашему примеру?» Стоп, я уже два месяца на тот момент как сделал свое заявление, но я никому не нужен! Куда пойдут те 40 послов, которые якобы всем нужны?
Я уже говорил, что задачу можно решить, если вы ее правильно назвали, если вы ее не назвали, то никогда не решите. Сейчас уже работают немного глубже, но тогда трезво ситуацию никто не хотел оценивать. Надо оценить сколько нас, сколько готово протестовать на улицах, сколько на кухнях, сколько сторонников Лукашенко, ну не 3% же.
Сейчас мы имеем опрос, что 38% в городах — это сторонники перемен, 27% — сторонники Лукашенко (может и по принуждению некоторые). И очень большая группа наблюдателей, которым в душе, может, и противно, но для того, чтобы завестись, им нужно что-то ясное и стабильное. Они должны знать, что будет, куда их поведут лидеры, нужны программы.
То, что называют программами НАУ и Координационного совета, пока не подходит под определение программ. Их никто и не обсуждает. Снова во всех просыпается Троцкий. Никто этого человека не знает, а он говорит, что автор нашей экономической программы. Я спросил парочку известных экономистов, знают ли они экономиста Евгения Бурого (представитель НАУ по экономике. — «НН»), никто не знал. Говорят: мы гуглили, но ни одной экономической работы Бурого не нашли. Может, плохо гуглили.
«НН»: Мне Бурый говорил, что его работа в Совете безопасности во многом заключалась в том, чтобы о нем никто не знал. Команда Латушко вам не нравится тоже?
ИЛ: У нас все очень интересно географически. Чтобы быть в Координационном совете на момент создания нужно было быть обязательно в Беларуси (кстати, этот принцип никто так и не отменял). А чтобы быть в НАУ, нужно быть в эмиграции, а я хочу быть в Беларуси. Пусть там сытнее, демократические фонды подкармливают революционеров, а меня никто не кормит, но это Беларусь — это мой выбор. Видимо, поэтому мне даже не предлагали присоединиться к НАУ, понимая, что я откажусь.
«НН»: С бывшим послом Астапенко, который присоединился к НАУ, имеете контакт?
ИЛ: Обычно встречаемся только во время каких-то видеоконференций, где вежливо машем друг другу рукой. Беларусь — это одна подводная лодка, и, если честно, я имею контакты со многими высокими людьми. Дипотношения установлены со всеми (смеется).
«НН»: После того как вы заняли четкую позицию, говорить с вами не отказываются?
ИЛ: Смотря кто. Мне трудно говорить, потому что я принципиально не выхожу на тех чиновников, которые еще при должностях. В принципе, если с кем-то случайно пересекаюсь на улицах, то чувствую солидарность, хоть жестом, хоть словом. Но вижу, что некоторые оглядываются по сторонам, не увидел ли кто, что здороваются с Лещеней. Специально ни на кого не выхожу.
«НН»: С Макеем не разговаривали?
ИЛ: А смысл? Мы слишком хорошо друг друга знаем.
«НН»: Я разговаривал с бывшим послом Беларуси в Латвии Василием Марковичем, который сказал, что он, вы, Макей знали друг друга до «кончиков ногтей».
ИЛ: Маркович всегда был другом и человеком Макея, а я всегда был котом, который гуляет сам по себе. Макей — один из соавторов системы. Мы говорим о нем как о министре иностранных дел, но забываем, что Макей был самым приближенным помощником Лукашенко, главой Администрации. Его слишком много связывает такого, что мы можем даже не знать.
«НН»: Сын Макея нашел в себе волю уйти из системы.
ИЛ: Я бы поставил вопрос иначе, почему сын работал в МИД? Когда мы с Макеем работали в Администрации, то боролись с кумовством, но похоже, что это распространялось не на всех. Я помню, когда министром иностранных дел стал Михаил Хвостов, то он сразу нашел возможность перевести на другую работу своего уже давно умершего, к сожалению, сына. Макей этого не делал, ему разрешили. Сына Макея не в Африку отправляли на работу, а в очень хорошие точки — Вена, Нью-Йорк.
«НН»: Могли ли вы дать какие-то советы Ковалевскому, Котову, Астапенко, Вечёрко, которые занимаются внешней политикой при Тихановской и Латушко?
ИЛ: Есть своя логика действий у них. Они делают, что могут и что должны. Они используют ресурс ЕС, который, если честно, не сказал бы, что большой, да — встречи, да — поддержка, да — санкции. Кстати, по санкциям я та Баба-Яга, которая против.
«НН»: Почему?
ИЛ: Я всем всегда и сразу говорил, что не очень верю в санкции. Я решительно против экономических санкций. И я говорил не самый популярный тезис, к которому философски отнеслись на Западе и не услышали в Москве: санкции никогда не приводили к смене властей, а еще санкции ухудшат жизнь народа, окружение Лукашенко пострадает минимально. Мне запомнилось, как говорили, что есть три кита, которые приведут к смене режима: продолжение мирных акций, санкции и прогнившая экономика. Если это перевести: должно быть так плохо, что белорусов насильно сделают революционерами. Это не самый лучший путь.
«НН»: А есть другой?
ИЛ: Работать с теми, кто наблюдает за ситуацией, кто протестует на кухнях, объяснять им ситуацию. Находить для них их пути влияния на ситуацию. Санкции хороши, когда есть понимание, что режим будет долго и их можно использовать как часть торга.
Например, значительная часть санкций, введенных Евросоюзом после выборов в декабре 2010 г., через несколько лет была заморожена и отменена в обмен на освобождение политзаключенных. Теперь же мы говорим о свержении режима — и нам предлагают разрушить все до основания. А как дальше жить будем? Это очень тонкий момент. Приведу два примера с Ближнего Востока.
Никогда не забуду рассказ чиновника ООН, приехавшего в рамках некой миссии ООН — это было в самый разгар санкций. Он пошел в МИД, где заметил, что шеф протокола иракского МИД угольком замазал дыру на носках. Это человек чуть ниже замминистра, и у него не было денег купить новые носки. А у Саддама Хусейна были дворцы в то время. Я понимаю, что мы сейчас восторгаемся экономическими санкциями, но здесь не все просто.
«НН»: Но санкции ведь против «кошельков режима». Это тоже плохо?
ИЛ: Ребята, а вы знаете внутреннюю кухню? Я вчера разговаривал с одним критиком власти, но который много на чём повязан. И он критиковал, говорит: вот они внесли человека, как кошелька Лукашенко, но он уже пять лет назад со всеми рассорился и никого не финансирует. Ну вот «Беларуськалий» — главный кошелек, вы его вырубите со всех рынков, так потом не восстановите.
«НН»: Вы говорите как Лукашенко в данном вопросе.
ИЛ: Я говорю как человек, который думает, что будет после Лукашенко. Несмотря на все демократические обсуждения swift-а, даже как угрозы, то это в рамках: «Пропади пропадом диктатор вместе со своим народом». Не было случая в истории, чтобы санкции привели к смене власти.
Второй пример — это Сектор Газа, когда целый народ наказали, думая, что если доведут людей до предела, то они откажутся от «Хамаса». Там несколько часов в день вода и электричество, блокада даже со стороны Египта. Там идея была, что мы будем поощрять администрацию палестинскую в Рамалле и все увидят, как там хорошо жить, и скинут «Хамас». Не скинули. Хотя Сектор Газа был одним из самых нерелигиозных участков арабского мира. Приведите хотя бы один пример, где санкции сработали.
«НН»: Тертель на «Гродно-Азоте» говорил, что его ведомство ждет весны, когда могут вспыхнуть новые протесты в связи с экономической ситуацией. Думаете, возможно?
ИЛ: Ситуация идет к тому, что протесты неизбежно будут, власть сама ведет к этому. Триггером к протестам может стать что угодно. А может и весны ждать не надо, народ дождется Всебелорусского собрания, где не будет ни одного представителя народа, а собрание это может принять новую Конституцию, даже без референдумов. Вот и все.
Мы увидим гибрид съезда КПСС и ЦК КПСС, поэтому может быть что угодно. Я думаю, власти понимают, что любой референдум, даже самый травоядный для власти опасен. Поэтому слово «референдум» Лукашенко произнес только один раз — 16 августа, когда посещал МЗКТ, когда было все плохо. Референдум — это значит, что власти активизируют людей. Я уже говорил, что сейчас идет наш знаменитый «пожар на болоте», когда снаружи все спокойно, а внутри у людей все полыхает.
«НН»: Всебелорусское собрание Лукашенко будет пытаться продать народу или России?
ИЛ: После того как мы услышали о конституционном статусе этого собрания, уже никому не удастся продать. У меня есть стойкое ощущение, что новый статус Всебелорусского собрания для России был таким же удивлением, как и для всех нас. Если Лукашенко что-то Путину и обещал в Сочи в сентябре, то только не это. Ни один белорусский чиновник столько раз не озвучивал слово «референдум» как министр иностранных дел России Лавров. Когда нужно понять, что должна делать власть, — нужно слушать Лаврова.
Лукашенко ситуационный игрок, он меняет правила по ситуации. Теперь он хочет уйти не уходя, а еще лучше не уходить вообще. Когда ему кажется, что ситуация устаканивается, то все это вылезает. Несмотря ни на что, власть считает, что представляет народ. И, если уж играть по правилам, то пусть власть откроет участие в Собрании, чтобы депутатов избирали не запуганные трудовые коллективы, а дворы, улицы, любые люди в личностном качестве.
Никто ведь даже не знает, как делегаты туда избираться будут! Придет заместитель по идеологии на работе и скажет: ты участвуешь. Хотите всенародный — сделайте всенародный. Пригласите оппозицию, лидеров протеста, Лебедько с его альтернативной Конституцией.
«НН»: Они запустят Воскресенского и скажут, что это оппозиция.
ИЛ: Это несерьезно. Пока это собрание для своих и Воскресенского. Мне говорят: даже если пять человек туда проникнут и выскажут три народных требования, то это будет победа. Нет, не победа. Уже на ОНТ минимум трижды оппозиции разрешали эти требования озвучить.
«НН»: Воскресенский вас к себе приглашал?
ИЛ: Я выполняю роль этакой легальной части протеста, роль центра. Чем это плохо? Каждый пытается перетащить на свою сторону. У меня было запоздалое приглашение от Координационного совета. Когда БТ пыталось сделать из меня анти-Латушко, то на следующий день общий знакомый передал мне привет от Воскресенского. Я сказал, что вижу диалог немного иначе. Не по понятиям и не по договорняку.
Вы только вдумайтесь, что предлагает Воскресенский: мы бьем челом Всебелорусскому собранию, чтобы оно било челом перед Лукашенко, чтобы Лукашенко кого-то выпустил из тюрьмы через полгода.
Диалог нужен, переговоры, это должно звучать. Даже акты капитуляции подписывают в рамках переговоров. Многие сторонники перемен даже Тихановскую слышат выборочно, ведь она не отказывается от диалога, она готова говорить. И Координационный совет был создан, чтобы разговаривать. Когда я озвучил свой компромиссный план по переговорам, то на Фейсбуке, к счастью немного, но нашлось таких, кого заинтересовало, на чью администрацию я работаю: Лукашенко или Путина? Потом мне переслали видео, где пожилой человек с красным флагом рассуждал о «народном референдуме», говоря, что Игорь Лещеня их союзник. Я испытал обалденно много внимания от самых разных сторон.
«НН»: Единственный диалог мы пока видели — в СИЗО с Бабарико.
ИЛ: Я понимаю, но слово «диалог» не должно быть ругательством. Я не исключаю, что на определенном этапе жизни прижмет если не Лукашенко, то его окружение. Мы уже вошли в такую стадию, что сами уже не договоримся. Поэтому нужны посредники в виде ЕС и России, я сознательно опускаю ОБСЕ, будет баланс представлен сил. ЕС — уже игрок, так как во взаимодействиях с лидерами протеста, вводит санкции. Это уже форма диалога. А Москва не от хорошей жизни, но вынужденно поддерживает Александра Лукашенко.
«НН»: Есть ли шанс, чтобы Москва услышала лидеров протеста?
ИЛ: Координационный совет и других деятелей зарубежья она уже не услышит по ряду причин. Азарт революции нужно пропускать через мозги.
Я уже говорил вам о 18 августа — это был очень интересный день. Там были два важных события. И Лукашенко свою часть отыграл очень складно, а оппозиция — нет. На совещании у себя Лукашенко обвинил, что Координационный совет является сторонником радикальной программы, которая два часа провисела на белорусскоязычной версии сайта Тихановской. Только косвенно, во время интервью Знака и Колесниковой «Коммерсанту», они это признали. Это была программа одной уважаемой старой политической партии. Эта программа не могла объединять народ. Лукашенко говорил, что они хотят массовой приватизации, вхождения в НАТО и выхода из Таможенного союза.
Буквально через три часа Координационный совет давал первую пресс-конференцию. У меня есть подозрение, что в рамках революционной ситуации они не слушали внимательно совещание с участием Лукашенко. Они отреагировали на какие-то третьестепенные слова Лукашенко, но не отреагировали на причастность к этой радикальной программе. Спорю, что это заметил не только опытный Лещеня, но и посол Мезенцев, и Лавров, в Администрации Путина. После этого можно 200 раз клясться в любви к России, но поздно.
Лукашенко сделал грамотно, что Тихановская оказалась в Литве, а Латушко — в Польше. В любом случае, ты учитываешь мнения тех, кто тебя приютил. Россия нашла идеологическую нишу удобную, мол, эти люди сидят в ЕС. Пусть Латушко и Тихановская на тысячу процентов самостоятельны, но они там, а у России свои трудности в отношениях с ЕС. А плюс ко всему Литва и Польша — это бывшее Великое Княжество Литовское. Не смейтесь, для россиян это важно. Может, с ними и будут говорить, но только от большой безнадеги. Думаю, Москва будет стараться с кем-то разговаривать, но пока никого не нашла.
«НН»: Почему все же протест не побеждает?
ИЛ: Потому что не было трезвой оценки ситуации. Не было работы с различными группами, сейчас, видимо, работа уже ведется с теми, кто протестует на кухне.
Демонстранты никаких ошибок не совершали, ошибки в отсутствии плана делали те, кто претендовал на лидерство. Люди стоически выходили десятки раз, не зная цели — это подвиг. Власть уже месяца два провоцирует протестующих на насилие, слухи об использовании оружия, о каких-то разведданных. Если бы после убийства Бондаренко кто-то разбил пару витрин, сжег автомобилей несколько, то власти бы почувствовали себя в своем поле. Вот они — восстание, хулиганы! А так люди стоически выходят, но не переходят грани. И ежу, и Москве понятно, что власть ведет себя неадекватно.
Будучи в патовой ситуации демонстранты выбрали единственный правильный вариант действий. Пусть он и тяжелый, но никто не поддается на провокации, усложняя жизнь силовикам.
«НН»: А Колесникова, Латушко, Знак могли как-то иначе себя в августе вести?
ИЛ: Тяжело сказать. Их деятельность была направлена на одно — они убеждали себя и народ, что они лидеры народа и их 80%. У меня было ощущение, что были попытки. Я видел встречи Колесниковой с представителями заводов. Но было очевидно, что с Координационным советом, в том составе, в котором он был создан, никто говорить не будет.
«НН»: А с кем будут? С топ-чиновниками?
ИЛ: Про чиновников другая тема. Многим людям элементарно некуда уходить. Вот я ушел, я без работы и буду долго без работы. Куда пойдут остальные послы? В НАУ? Там столько ни денег нет, ни нужды в них. Чиновник же типичный белорус, он должен понимать, что будет потом, какая альтернатива.
Когда в конце октября был «народный ультиматум», и из-за границы, и отсюда на меня вышли люди, призывавшие обратиться к дипломатам, чтобы они уходили с работы. Я сказал, что не буду. Если я их призываю увольняться, то я должен сказать им, куда идти работать. Людям нужно давать альтернативу. Это тогда казалось, что за неделю все может измениться. Я здесь сижу без работы, а что я им могу предложить.
«НН»: Неужели у вас нет никаких предложений по работе?
ИЛ: Нет, абсолютно серьезно.
«НН»: В августе ожидали, что Румас может присоединиться к протесту. Это было реально?
ИЛ: Думаю, нет. Румас — это элита, которая много чем связана. У него могут быть ограничения, о которых мы можем не знать. Я не хочу ничего придумывать, но там могут быть самые разные нити, связи. Я не исключаю, что Румас с самого начала мог быть под каким-то контролем. Если бы он что-то сказал, то это был бы явно сигнал. У нас же чиновники один за другим стоят. Только Лещеня был таким, что за ним кроме жены, детей и кошки никого не было. А в структурированной элите есть свои правила. Румас — это структурированная элита. У нас много сейчас «вторых поколений»: Румас, Турчин, Рыженков, Крутой. Если бы такой человек системной элиты, как Румас, присоединился, то это был бы серьезный сигнал.
«НН«: А почему вам позволили быть «котом, который гуляет сам по себе»?
ИЛ: На каком-то этапе система не организовалась, ей нужны были умные люди — и я поставил три рекорда: самый молодой начальник управления, самый молодой посол (впоследствии рекорд побил Латушко) и самый молодой помощник президента. А потом система сгруппировалась, и ей стали нужны свои. Прежде всего — свой, и только потом — умный.
«НН»: Как работалось помощником Лукашенко?
ИЛ: Когда говоришь «помощник», то представляешь картину, что сидит где-то Лукашенко, а вокруг него бегает Лещеня. Надо понимать, что на нем было завязано очень много людей. За четыре года, может, раза два я был с ним тет-а-тет в течение часа и нескольких узких совещаний. Когда я считал как помощник президента, что что-то должен ему донести, а глава Администрации так не считал, то у меня было право написать докладную, положить в конверт и отдать службе охраны, на 100% будучи уверенным, что ее передадут.
Был президентский этаж в Администрации, куда просто так не зайдешь. По молодости такими докладными я шишки набивал. Есть протокольные помощники, как Макей когда-то, сейчас Латышёнок. Они видят Лукашенко несколько раз в день, приносят документы разные.
«НН»: Может, глупый вопрос: кто был самым умным в Администрации из тех, с кем вы работали?
ИЛ: Не так все просто. Раньше так было, а сейчас кажется стало все только хуже, Администрация выравнивала и даже отупляла людей. Любая инициатива была шагом нетривиальным, система на тебя шипела и травила. Там было много неглупых людей, но они понимали, что можно, а чего нельзя. Все старались говорить только то, что приятно главному. Когда я шел туда, то надеялся, что попаду в команду, а ее не было. Я был никому ненужным.
Меня пригласил туда Урал Латыпов, который был для меня наиболее яркой фигурой. Он действительно был интеллектуалом, он пытался вводить элементы мозговых атак и дискуссий в системе. Я его уважал, но часто его подходы к написанию документов мне неуловимо напоминали каноны классического искусства на Ближнем Востоке. Там не приветствовались изображения человека и животных. Мастера сосредотачивались на совершенствовании формы — каллиграфия, причудливые орнаменты. Я думаю, что он и сам себе в этом не признается. Но подспудно у него было убеждение, что нет такого непопулярного содержания, которое нельзя было бы донести до читателя документа путем бесконечного оттачивания формы. Я сам хорошо отточил при нем свой стиль написания документов. Но мне казалось, что не было другого человека, кроме Лещени, кто мог бы выжать из себя 20 вариантов одного документа. Следуя по стезе Латыпова, у меня были подвиги: я написал так документ по одной теме, используя латыповскую школу, что Лукашенко со мной согласился, хотя раньше не соглашался с такими же предложениями министра Мартынова.
