Имея в виду тот романтический, но привлекательный тезис, что общество может принудить государственный аппарат к честным выборам, нужно понимать психологию фальсификаций, пишет в своем блоге на «Радыё Свабода» Анна Северинец.
Да, государство — машина, но винтики этой машины — живые люди со своими убеждениями. Для них не чужды мысли о добре или зле, они имеют семьи и знают, что такое любовь, радость или тревога за близких, они такие же люди, как и мы, а значит, с ними можно разговаривать, до них можно достучаться, на изменения в их поведении можно положиться (ну ладно, не надеяться, а безответственно мечтать, но тем не менее).
Что я могу сказать как учительница.
Первое. Фальсификации встроены в систему государственного образования намертво. Работать в школе и ничего не фальсифицировать невозможно.
Дело не в том, что в школах работают отъявленные преступники и лжецы, а дело в том, что мы на своей работе каждый день имеем живую жизнь — и бюрократическую машину, которая требует вложить эту живую жизнь в определенные показатели, которые не учитывают живости. При этом ни одна проверка не будет проверять, как там у вас живется — она будет проверять, соответствуют ли показатели бюрократическим нормам. В голове любого учителя основным фактором профессиональной деформации будет готовность к фальсификациям и понимание, что без них невозможно.
Более того. В школьной повседневной жизни учитель много фальсифицирует в пользу ученика. Происходит перекос моральных ценностей: ты якобы делаешь плохо, но во имя хорошего. Я вас уверяю: тысячи и тысячи детей выходили бы из школы с переломанными судьбами, если бы учителя не фальсифицировали оценки и результаты школьных экзаменов.
Нормы оценок, снижение баллов за ошибки, которые ученик сам нашел и сам исправил, неадекватные тексты диктантов и содержание контрольных, нормы СанПиНа, не позволяющие талантливым детям набирать дополнительных занятий выше нормы, календарные планы, которые невозможно выполнить, — все это мы нивелируем в том числе и фальсификацией оценок, несоответствием записей в журналах, формальными заявлениями родителей. В голове любого учителя отношение к фальсификациям гораздо более пестрое, чем простое осознание «фальсификация является преступлением».
Третье. Даже при этом большинство учителей не готово фальсифицировать серьезные вещи. Определенная граница внутреннего разрешения на фальсификации всегда есть в каждом из нас. Да, школьная «восьмерка» превращается в «девятку» легким движением опытной руки. Но никогда я не видела, чтобы какая «четверка» стала «восьмеркой».
Тем более — выборы. В последнее время очень непросто набрать членов избирательных комиссий. Порядочные люди — а их в школах все еще большинство — никогда не участвовали в работе комиссий, а если и участвовали, сейчас стараются выйти и замениться.
Социальные педагоги, психологи, библиотекари, конечно, школьная администрация, которые сейчас составляют основу избирательных комиссий — это не учителя. Они не ходят к детям, зато на своем посту они больше других заняты в повседневных школьных фальсификациях. Без этого просто нельзя на их должностях делать не только плохое, но и хорошее. Именно фальсифицируя, руководители школ удерживают сильные коллективы, обеспечивают хорошим учителям высокую зарплату, помогают активным детям заниматься любимым предметом и не тратить время на нелюбимые.
Четвертое. Почти все эти люди по природе своей очень боязливы. И боятся они не кого-то или чего-то конкретного — они боятся силы, власти и огласки. На чьей стороне сила, власть и огласка — того они и будут бояться. Именно поэтому каждый директор боится школьного родительского сообщества. Именно поэтому учителям запрещают писать о школьных проблемах в соцсетях. В основном по этой причине, а не потому, что беспокоятся за школьный процесс, запрещают школьникам носить телефоны — чтобы не сняли чего-то и не выложили в сеть.
Надо сказать, что внутри школьной системы разработаны механизмы сопротивления фальсификациям. Есть комиссии, которые перепроверяют работы медалистов, есть группы, которые проверяют школьную документацию, есть независимые проверки школ школами. Поскольку я принимала участие в работе таких групп, я знаю, что дает наибольший результат.
Во-первых, хотя бы намек на обнародование. Никто не хочет быть прилюдно уличен в фальсификации. Иной раз достаточно одного лишь наличия независимого наблюдателя — и фальсификация становится невозможной.
Во-вторых, наличие человека, который отказывается фальсифицировать. Если в группе фальсификаторов появляется хотя бы один человек, который во всеуслышание заявляет о своем несогласии с приписками или вбросами, на его сторону может перейти большинство, поскольку такая позиция — позиция силы, а эти люди физически — не умом, а организмом — боятся сильных.
В-третьих, чисто технически. Проще всего сфальсифицировать цифры явки, поскольку они не воспринимаются как итоговые цифры выборов. Если человек просто не пришел туда, куда должен был прийти, — значит, он отказался от участия, а значит, ему это не важно. Тогда его голос забирает тот, кому важно, кто не отказывается участвовать, пусть и в фальсификации. Чуть сложнее психологически, но тоже допустимо — подтягивать результат «с восьмерочки на девяточку». Самое сложное — фальсифицировать явное и массовое.
Трудно себе представить даже, перед каким сложным моральным выбором стоят сегодня рядовые члены избирательных комиссий. Я знаю, что они боятся, я знаю, что они много отдали бы, чтобы не быть сегодня там, куда их затянула государственная машина. Также я знаю, что по своему характеру они просто не могут принимать самостоятельных решений и будут клониться к сильному.
Почему председателями комиссий сидят суровые и хамоватые женщины или не очень воспитанные мужчины? Они олицетворяют ту самую силу, которая призвана принудить к согласию слабых рядовых. Более того: хамство этих председателей скрывает за собой самый обычный и очень сильный страх: за дожность, за будущее, за детей.
Я долго думала, какими словами обратиться к своим коллегам, которые сейчас готовятся к самым позорным в своей жизни фальсификациям. Я бы хотела сказать им: «не бойтесь», но я знаю, что они боятся и будут бояться. Я бы хотела сказать им: «бойтесь будущего», но они боятся и без меня.
Поэтому я, наверное, скажу только одно: я очень сочувствую вам, коллеги. Искренне, от сердца. Я знаю, что вы по природе своей добрые, мягкие, податливые люди, которых используют за копейки. Я знаю, сколько унижения и позора приходится вам терпеть и в вашей повседневной жизни, потому что система таких пережевывает и выплевывает. Я знаю, как вам сегодня тяжело. Я бы не хотела быть на вашем месте сейчас. Я обнимаю вас крепко-крепко, с сожалением и пониманием.
Но постарайтесь не делать зла. Это страшно только в первую минуту. От этого внезапно защиплет в носу и задрожит под коленками. Одну только на минуту. А дальше будет свобода.
Самая красивая в человеческой жизни свобода — свобода от навязанного вам зла, которое вы не выбирали.
