Наконец удалось посмотреть «Левиафан». Звягинцев в нем — титан. Я родился в российской глубинке — в Сибири. И десять лет там прожил. Я видел, я слышал, я чувствовал то, что увидел у Звягинцева. Я был ребенком и сопротивлялся всем сердцем тому, что люди могут мириться с такой жизнью.
Я семилетним стоял темными зимними утрами в очередях за час до открытия продовольственного магазина — мать оставляла меня в очереди и бежала на работу. А мне потом продавали мясо почти без костей: жалели ребеночка, отстоявшего час на морозе. Я был в такие дни героям семьи и знал, что живу не зря.
Когда я шел в школу, то каждый рабочий день около восьми утра по моей улице Нарымской везли на объект колонну автозаков — конвой заключенных: многоэтажный отель в центре города дал трещину от фундамента до крыши и мог обрушиться. Поэтому на его аварийном ремонте работали зэки — ведь их было не жалко, если что случится. Мы, третьеклассники, сбегали из школы, чтобы посмотреть на них. Я по сей день помню их лица и глаза за колючей проволокой, окружавшей здание.
Мы дрались до первой крови в каждый первый день каждой пионерлагерной смены, чтобы определить лагерную иерархию внутри отряда. Каждый с каждым по очереди. Кто отказывался драться — стирал носки и трусы за всеми теми, кто был выше его в иерархии до конца смены. Если отказывался — его избивали «все на одного».
Это СССР изнутри. Это мой личный Левиафан. Я постоянно ношу его в себе. Я хотел бы выжечь огнем все, что мирится с такой вот жизнью. Пока что не могу. Но если Левиафан придет на землю, которая стала моей — ведь на ней жизнь не та, какую я видел в детстве — я уверен, что смогу. До последнего фрагмента ДНК пятисотлетней имперскости. Пока хватит огня внутри. Ради сына, ради дочки — чтобы им не пришлось носить Левиафана в себе всю жизнь.
