Фотография Олега Груздиловича из справки об освобождении, сделанная в последние дни в колонии в сентябре 2022 года
Журналист Олег Груздилович в 2021 году был арестован за выполнение профессиональных обязанностей, осужден на 1,5 года заключения и признан политзаключенным. Отбывал наказание в исправительной колонии № 15 под Могилевом. Вышел на свободу в сентябре 2022 года, всех тогда поразил его вид — как после концлагеря. Сейчас живет в Вильнюсе.
Обмоченный на старте
В нос шибает человеческой мочой, и я тихонько оглядываюсь вокруг, пытаясь определить, откуда взялся такой резкий запах. Морщу нос от отвращения, запах мутит голову. Что такое? В тюремном же сортире такого нет. Вдруг вижу, как под ногами старого зека, стоящего рядом со мной, напротив кабинета с надписью «Психолог», ртутным пятном растекается лужа.
«Вы кого мне привезли?! Ты что тут делаешь?! Молчи!» — по коридору гремит хриплый голос из какого-то кабинета впереди. Вижу, что старика зэка еще и знобит лихорадка. В этот момент его очередь продвинуться. Сосед боком делает шаг вдоль стены, и уже моя очередь занимать то мокрое место, которое он освободил. Тут уже у меня начинается паника. Если в эту минуту кто выйдет из кабинета психолога, меня же запишут еще и в ссыкуны! Блин!
Хорошо, что ряд снова сдвинулся, и за секунды до того, как дверь действительно открылась и в коридоре появился длиннющий офицер, я успеваю обойти лужу и замереть на одной ноге через шаг за ней. Офицер уставляется в лужу, лупает глазами, потом поднимает голову к потолку и задает вопрос, от которого я чуть не падаю со смеха: «У нас что тут, крыша течет? Дневальный!!!»
Еще секунду назад на втором этаже штаба 15-й могилевской колонии было стерильно и торжественно, как в роддоме. И вот тебе на — нассали! Вдоль коридора стоит примерно два десятка зеков, все в черных нарядах, мнут руками странные шапки-таблетки. Часть среди зеков — те, кого привели из карантина на распределение по отрядам. Эти зеки в новых блестящих нарядах, но сами выглядят как разбитые тютьки: лица серые, глаза вниз, плечи сведены как можно ближе к груди. Зек из таких же «новобранцев» рядом со мной и обмочился от страха, когда услышал рев начальника.
Но здесь не только новобранцы. Одновременно с распределением новичков «хозяйка» — так между зэками заведено называть начальника колонии — проводит сегодня «суды» и над теми осужденными, на кого охранники составили рапорты за различные нарушения внутреннего порядка. Выглядят эти нарушители смелее новичков из карантина, ухмыляются друг другу и даже на ментов бросают дерзкие взгляды. Хотя их в редком случае лишат свидания с родными или какой передачи, а скорее — посадят на сколько-то суток во внутреннюю тюрьму, так называемое ШИЗО — штрафной изолятор.
И тень будущего ШИЗО уже отчетливо видна на их лицах. О начальнике колонии в очереди говорят, что он человек настроения, с которым может произойти откровенный разговор, но может и обматерить как последнего убийцу и отправить на перевоспитание в кутузку. И сегодня как раз такой день, когда на милость никому рассчитывать не приходится. Начальник только вышел из отпуска, ему сегодня под руку не попадайся.
«Вы кого мне привезли?! Ты чего вернулся?! Молчи!» — снова рвет тишину в коридоре хрипящий фальцет. Вскоре из кабинета начальника выводят заключенного, которого знаю по карантину. На черной куртке фонарем пылает красная бирка осужденного за убийство. До сих пор вины он не признавал, и вот начинает пожинать последствия: через минуту под конвоем его уже ведут по коридору, потом чуть ли не бегом тащат по лестнице.
Куда, мне станет понятно через несколько минут, если самому придется пройти тем же путем и познать такой же теплый прием «хозяйки» колонии.
«С Володарки на этап». Рисунок Олега Груздиловича
Посылают в Америку
Длинный стол с плотно приставленными к нему мягкими креслами. На другой стороне стола — офицеры в светлых, песочного цвета мундирах словно вот-вот отправятся воевать в пустыни с бедуинами. Под большим портретом молодого Лукашенко сидит человек среднего возраста с красным лицом, с полковничьими погонами. Вокруг глаз полковника припухло, словно он не спал несколько ночей подряд. Голова вертикально не держится, снова и снова валится на грудь. Ну, тяжело человеку после отдыха… Это видно и по скорости, с которой он осознает, кто перед ним стоит навытяжку.
«Осужденный Груздилович Олег Анатольевич по статье 342 часть 1 Уголовного кодекса на 1,5 года лишения свободы. Поставлен на профилактический… Нет, начало срока 10.05.2022, конец срока 30.03.2023 года. Поставлен на профилактический учет как склонный к экстремистской и иной деструктивной деятельности», — стараюсь проговорить стандартный отчет заключенного без ошибки, а когда не удается, понимаю, что все, мне конец.
Пауза, от которой становится еще муторнее. Человек с красным лицом поднимает глаза от бумаг и с полушепота сразу переходит на ров: «Что, журналист? Радио Свобода? Вы кого мне привезли? Адвокаты и журналисты — самые плохие люди… Ну, ты попал! Ты за все мне ответишь, готовься! Ты чего сюда приехал, возвращайся в свою Америку!»
Успеваю вставить, что я гражданин Беларуси и всегда жил здесь.
«Молчать! Рот свой поганый закрой!» — полковник переходит на бешеный крик, но вдруг поворачивает лицо к одному из офицеров и кивает на мое личное дело: «А что у него там написано? Что он уже успел наговорить?» Офицер подпрыгивает и зачитывает какую-то бумагу, вероятно, записку стукача. Неизвестный стукач подслушал, как с другом Володей мы обсуждали порядки и условия в карантине. Из зачитанного следовало, что я вчистую раскритиковал все, что там увидел.
Карантин, конечно, тюрьма еще та, но с Володей мы говорили о другом. Что в карантине сначала может понравиться, ведь наконец получаешь и положительные эмоции. Иначе и не может быть. Взять меня: после четырех месяцев изоляторов наконец смог дышать чистым воздухом, постоять под дождем, ощутить на лице теплоту солнечных лучей. А какое наслаждение ночью растянуться на кровати с нормальными пружинами, а не на железных пластинах шконки, как в изоляторе! Такими впечатлениями мы и делились с Володей, а стукач явно придумал для своих кураторов то, что ему заказывали.
Видимо, недоверие к секретному документу отразилось на моем лице, так как полковник словно включился и снова что-то взревел. А потом прозвучал приказ, о котором не забуду в течение всех последующих месяцев в 15-й колонии. Приказ готовить меня к ПКТ, а если будет необходимость, то «пропустить и через петушиную хату».
После такого в кабинете снова повисла пауза. По молчанию коллег-тюремщиков полковник явно почувствовал, что проговорился либо перегнул палку, и сразу начал откручивать назад. «Ладно, там посмотрим, что с ним делать», — скорректировал приказ гражданин начальник и вдруг упомянул о доносе стукача.
«А кому он это говорил о карантине? Не себе же он говорил?» — начальник выпучился на офицера, который сидел справа под окном.
Тот, словно ужаленный, опять подскочил: «Виноват! Разберемся!» — и сердито зыркнул глазами в мою сторону.
Теперь ему придется вытащить на суд еще одного заключенного, догадался я — и не ошибся. Где-то через час, когда уже сидел в ШИЗО, слышал, как в соседнюю камеру кого-то привели. Через минуту по голосу узнал друга Володю, с которым обсуждал жизнь в карантине.
Но вернемся в кабинет начальника колонии. Формально то, что описал, было заседанием комиссии, которая выносит якобы совместное решение — виноват зек или нет, а если наказывать его, то как. Но на самом деле начальник ни с кем ничего не обсуждает. Мне так полковник, накричавшись, просто назвал цифру — десять суток. Произнес уставшим голосом и подсунул подписать какую-то бумагу. На выход!
Добро пожаловать в ад!
Уже не помню, как выводили из кабинета в коридор. Помню только выпученные глаза ребят, которые стояли после меня в очереди на комиссию и все слышали. На лицах страх, в глазах вопрос: сколько?
Ответить не успеваю. То ли улыбнулся, то ли плечами пожал насчет событий в кабинете начальника. Наиболее ошеломил, конечно, приказ готовить меня к ПКТ, а может и к «петушиной хате». Никак не доходило, что это может быть всерьез. Тянут по коридору, сзади кто-то подталкивает в спину.
И буквально через несколько шагов приходится понять, что действительно дело серьезное. Когда повели вниз по лестнице, сзади посыпались тумаки — может три или четыре сильных удара ладонью в шею, потом в затылок. Как автоматная очередь. Хотел оглянуться, «Вы чего?!» — успел возмутиться, как снова получил в шею и чуть не покатился с лестницы. «Он еще посмеиваться будет», — зашипел голос сзади.
Последним был удар в хребет, когда уже заводили в ШИЗО. Ляснули в тот момент, как перед носом открылась дверь, и так сильно, что буквально влетел головой в стену напротив входа.
Через шесть дней в штрафном изоляторе снова увидел начальника колонии, но не сразу его узнал. Не удивительно, ведь за те дни столкнулся с новой реальностью.
Поднимают в ШИЗО на час раньше, чем в колонии — в пятой. Правда, до этого час рядом с изолятором, в питомнике, лают овчарки, и нормально спать уже невозможно. Но мозг еще отказывается включаться, до последнего держится за сладкие грезы.
И вдруг зажигается свет, продольные стучат в дверь, и ты должен подхватиться с деревянных нар, ведь нужно как можно быстрее их пристегнуть к стене. Это делается через поворот длинных металлических кронштейнов, концы которых выведены в коридор. На той стороне загнутый конец поворачивает охранник, и ты в камере можешь поднять свои три доски, обшитые железным уголком, к стене. «Крыщ» — сработала защелка, и снова имеешь пространство три на шесть метров, на котором до отбоя в девять вечера будешь хозяйничать с небольшими перерывами на утреннюю и вечернюю проверки. Хочешь — ходи как заведенный, хочешь — стой как вкопанный. Либо размахивай руками, если не лениво. Или сиди орлом на высоком табурете у маленького стола, на котором одновременно могут поместиться только две тощие зековские задницы, хотя откидных нар в камере может быть и шесть штук. Три внизу и три над ними, на втором этаже. Но закрывать глаза нельзя — за это составят рапорт.
И вот ты прицепил к стене свои норы и начинаешь челноком ходить туда-сюда. Прошло меньше получаса, и в коридоре слышишь грохот коляски. Это баландеры развозят завтрак, на коляске у них армейские фляги с кашей и чаем, стопки алюминиевых тарелок и охапка ложек.
Ночь в ШИЗО, даже июньская, холодная. Посередине ночи я всегда просыпался от колотуна, словно спал зимой в лесу. Поэтому утром, чтобы согреться, сначала делаешь зарядку. Потом моешься. А как раздадут горячую кашу, чаще всего перловку, проглатываешь ее как можно быстрее и запиваешь чашкой сладкого чая. Наконец в желудке потеплело, а тогда и настроение поднялось.
Утренняя проверка начнется еще через полчаса, и у тебя есть время на уборку: нужно подмести пол веником, который специально выдает продольный, вытереть пыль со всех горизонтальных поверхностей мизерной дырявой тряпкой, особенно позаботиться о чистоте «толчка» — так называют санузел в виде чугунного корыта с дыркой, которым пользуются, сидя на корточках.
Как убирают туалет? Здесь есть свои секреты, ведь в лучшем случае для этого найдешь старую зубную щетку или кусок тряпки. Но может не быть ничего. Тогда мой «очко» чем хочешь, хоть туалетной бумагой. Пользуйся туалетной бумагой, веником, попроси у дежурного хлорки, порошка. Лей больше воды, чтобы уничтожить запах.
Правда, мой не мой, если есть приказ начальства, всегда легко влепить рапорт за якобы не убранное «очко». Или за пыль на полке, которую ты перед этим тщательно протер. В конце первого ШИЗО имел уже два рапорта именно за неубранный санузел и пыль на полке. Спорить с офицерами по поводу правдивости этих рапортов было бессмысленно. Единственный лайфхак, который может помочь, это приписка в конце объяснения: «Прошу строго не наказывать». Благодаря такой приписке некоторые избегают еще одного ШИЗО.
Но об этом я узнаю позже. Пока я новичок.
Убрав в камере, ждешь проверки. Что она приближается, слышно по грохоту в конце коридора. Это как цунами. Двери камер по очереди открывают, звучит команда «Рапорт!», зеки рапортуют дежурному офицеру, который проводит проверку. «В камере… находится… осужденный… уборка проведена… жалоб нет». Чаще голоса зеков напряженные, глухие. Видно, соответствуют настроению, которое охватывает во время проверки. Мне всегда было очень неприятно. Ведь каждая проверка — это как встреча с тем, от кого ждешь новых проблем, а то и страданий. Даже мелкая ошибка в рапорте может привести к дополнительному сроку.
Психологическое давление продолжается и после рапорта. Зек должен отвернуться к стене и встать к ней, подняв руки и расставив ноги. В это время в камеру входят контролеры с деревянными колотушками или дубинками и начинают колотить по каркасам нар, решеткам окна, батарее отопления. Ищут спрятанные сигареты или еще что-нибудь запрещенное. Также обыскивают обитателей камеры, даже прощупывают их вещи на полке, хотя тех вещей всего ничего — только полотенце, мыльница и зубная щетка с пакетиком пасты. Перед уходом из камеры дежурный офицер интересуется, есть ли вопросы и просьбы. У меня никогда просьб не было.
Бывает, зеку везет и можно не договаривать доклад. Офицер, проводящий проверку, может устать, или ему скучно, или что другое пришло в голову, и он может рапорт остановить. Со мной так и произошло на шестой день сидения в ШИЗО, в понедельник, 6 июня.
Рисунок Олега Груздиловича
Эта ночь была очень тяжелой. Чуть ли не каждый час из-за проблемы с пузырем вынужден был ходить в туалет. Плюс кости от лежания на досках как никогда разболелись, и через каждые 10-20 минут вынужден был ворочаться со стороны на сторону. Фактически ночь не спал, и не удивительно, что когда началась утренняя проверка, словно еще дремал. Может потому, как начал доклад, стал запинаться и забывать целые предложения. После очередной заминки внутри все похолодело. На карантине уже получил рапорт за одно ошибочное слово в докладе. Так могут же и сейчас влепить еще 10 дней изолятора. Начальник же приказал «готовить к ПКТ»…
Но в глазах проверяющего офицера, которому делал доклад, кажется, не увидел агрессии. Любопытство, немного сострадания, еще больше равнодушия, но точно начальник не настроен добивать бедного зека.
Что касается меня, то тоже особо не обратил на офицера внимания. Мент и мент. Даже не заметил, сколько звезд на погонах. И в лицо не всматривался, тем более свет из окна бил в глаза. Только голос показался будто бы знакомым. «Хватит, — офицер остановил мой доклад на полуслове. — Вопросы есть?» — «Вопросов нет».
Закончился осмотр камеры, хлопнули завалы дверей, и я снова остался в мертвой тишине. Начинаю ходить из угла в угол, как вдруг задумываюсь: кто же это приходил меня проверять? Вспоминаю, что этот все же как-то странно держался по сравнению с прежними проверяющими. В камеру так и не зашел. Те всегда заходили и придирчиво все осматривали. А этот — нет, словно только изучал меня издалека. Вспоминаю, что и охранники вели себя как-то иначе. Не лезли вперед, ловили его взгляд. А-а-а. Так может это и был начальник колонии? Тот, который ревел на меня и угрожал пропустить через «петушатню» и готовить на ПКТ? Может, решил лично проверить, как выполняют его приказ, надо ли меня дожать?
Но потом засомневался в такой версии. Подумалось: чего это вдруг начальнику колонии лично ходить по камерам штрафного изолятора? Он отдаст приказ и ждет исполнения, а самому чего тут пачкаться?
Новая комиссия
Еще не закончилась десятидневка в ШИЗО, как меня снова повели на «суд» к начальнику колонии.
Ну, не сразу понял куда… Ведь там же как? Подходит дежурный по коридору, лязгает «кормушкой» и кричит в дырку: «На выход!» Выходишь, становишься к стяне. Как облапают, куда-то ведут. Может и на расстрел, кто их знает.
Идешь по коридору, руки за спиной. В колонии можно ходить с руками вниз, а здесь — нет, только за спиной, как в СИЗО. Идешь быстро, так как подстраиваешься под молодого охранника. Помню покрашенные густым бордо стены, с правой стороны зарешеченные окна, через них льется свет из дворика. Серый бетонный пол, серые трубы вместо плинтусов. И слегка пахнет крысами. Удивляюсь этому запаху, так как якобы все блестит армейской чистотой. Но не ошибаюсь. Через неделю, во время второго сидения в ШИЗО, смогу убедиться, что по изолятору по ночам бегают крысы, а охранники за ними гоняются с палками.
Но это открытие впереди, а пока меня ведут в неизвестность, и мне становится все тревожнее. Может, ведут в ту «петушатню», о которой говорил начальник? Паника в мозгу. Что делать?
На такой случай бывалый зек в могилевском следственном изоляторе так инструктировал нас, первоходов. Если закинули в камеру, о которой подозреваешь, что там арестанты с низким статусом, руки никому не подавать, сразу объявить, что ты мужик, а не «п….», а если те не подтвердят того самого относительно себя, стучать в дверь и требовать другую камеру.
Понимаю, тут на все воля администрации, что захотят, то и сделают. В любой камере может ждать сюрприз.
Но меня вели не в «петушатню», а на очередную комиссию. На этот раз комиссия во главе с полковником заседала не в штабе колонии, а прямо в здании ШИЗО. Захожу в малый кабинет. Там вокруг стен набилось может человек восемь в форме. Из них за столом сидит один — тот самый краснолицый, который на первой комиссии угрожал «петушиной хатой», а недавно приходил в камеру с проверкой. Понимаю, это и был начальник колонии!
Снова делаю доклад, и на этот раз получается без запинки — насобачился. Начальник включает видеозапись, и мне зачитывают составленные на меня рапорты. Один — за пыль на полке, второй — за плохо убранный санузел. Правда, дают высказаться в свое оправдание. Говорю, что пыли не было, это чушь, камеру убираю каждый раз до блеска. И насчет санузла не соглашаюсь, но менее категорично. Говорю, убирал как положено, но из-за особенностей здоровья, так как подпростыл, должен часто ходить по-малому, и запах мог появиться уже после уборки. Вижу на лицах офицеров недоверчивые ухмылки, но начальник с решением не спешит. Подумал-подумал и объявляет: за санузел — лишить длительного свидания, за пыль — большой вещевой посылки. Распишись!
ШИЗО и карцер
«Штрафной изолятор». Так по-русски расшифровывается аббревиатура ШИЗО. Последние 20 лет своей журналистской жизни приходилось регулярно писать о ШИЗО, когда туда попадали политические заключенные. При этом слово «изолятор» старался не употреблять и заменял его словом «карцер». Почему? Ведь в редакции считалось, что разницы между карцером и ШИЗО нет, или она совсем незначительная, а шероховатое слово «ШИЗО» многим непонятно, поэтому лучше употреблять «карцер».
Отчасти так и есть, но когда попадаешь в ШИЗО и сравниваешь условия там с условиями в карцере, разница оказывается существенной. И сейчас жалею, что столько лет поневоле, хоть в мелочи, но обманывал своих читателей-слушателей. Представляю политзаключенного, который выходит на свободу и читает о себе мою статью, где указано, сколько дней он провел в карцере. А на самом деле он сидел в ШИЗО или в ПКТ, где условия все-таки отличаются. Стыдно!
Начнем с того, что карцеров в колонии не бывает, они существуют только в следственных изоляторах. А там, напомню, содержат человека, который еще не осужден либо ждет апелляции, то есть арестанта, относительно которого приговор не вступил в силу, он не считается преступником, и поэтому наказывают его немного легче. А как только приходит из суда письмо, что апелляционный суд подтвердил приговор и ты объявлен преступником, тогда жди, что через несколько дней поедешь по этапу в колонию. И вот там уже за какое-то нарушение могут дополнительно наказать помещением в ШИЗО либо отправить в ПКТ — «помещение камерного типа». Туда на длительное время, даже на несколько месяцев попадают те заключенные, кто ранее уже был наказан штрафным изолятором, но, по словам администрации, «не встал на путь исправления».
Так чем же отличаются условия в карцере и в штрафном изоляторе?
Перечислю. Может, для меня было главным — в ШИЗО на ночь совсем не выдают матраса и одеяла, там спишь на голых досках, под голову можешь положить разве что шлепки или рулон туалетной бумаги. Даже нет пластиковой бутылки с водой, которой можно было заменить подушку в тюрьме на Окрестина.
Еще в ШИЗО не выводят на прогулки. Совсем. Даже арестантам, находящимся в ПКТ, разрешена часовая прогулка, но не тем, кого наказали штрафным изолятором. То же самое с письмами — их не приносят. Книги, газеты тоже под запретом. Даже радио, которое еле играет где-то в конце коридора, в камере ШИЗО не работает. Короче, полная изоляция, которую невозможно не сравнить с пыткой. Человек, которого на много дней помещают в ШИЗО, рискует тем, что просто может сойти с ума, не говоря уже о неизбежных ударах по здоровью от холода, недосыпания, бытовых проблем.
Условия быта в ШИЗО и в карцере следственного изолятора почти одинаковые. Такие же сверхспартанские. Кровати не стоят на полу, а прицепляются днем к стене, как в поезде, и раскладываются только на ночь. Одежда, в которую заставляют переодеться заключенных, наказанных карцером или ШИЗО, тоже фактически одинаковая: черные брюки, куртка без воротника, шлепанцы на ногах. Только зимой разрешают поддевать под куртку майку с длинными рукавами, а в другое время только с короткими, даже в межсезонье, когда на улице по ночам уже минус, но батареи еще холодные. То есть, все делается для того, чтобы наказанному было в камере максимально неуютно и холодно.
Из личных вещей арестанту в штрафном изоляторе и заключенному в карцере также разрешено одно и то же: полотенце, кусок мыла, рулончик туалетной бумаги, зубная щетка, зубная паста. Но в ШИЗО могилевской колонии зубную пасту в тюбике проносить не разрешают, только если выдавишь немного в полиэтиленовый пакетик. А станок бриться не дают ни в коем случае. «Побришься, как выйдешь», — услышал я во второй день своей отсидки в ШИЗО.
Уже упоминал, что в ШИЗО читать не разрешают ничего, хотя могут принести на ознакомление какую бумагу из суда или прокуратуры. Покажут, дадут расписаться и заберут. Знаю, что такие же ограничения действуют и в карцерах следственных изоляторов. На время ознакомления с судебными документами мне выдавали мои очки, которые держали на специальной полочке в коридоре. И то — только с разрешения врача, и чтобы не со стеклянными линзами, а с пластиковыми.
Минимальное оборудование камер — также общее между ШИЗО и карцером: железная полочка на несколько ячеек, короткий столик и узкая скамейка при нем. Вот и вся мебель. Причем ножки стола и скамейки обязательно прикреплены к полу. А скамейка завышена, пригодна только для людей очень высоких. Если же человек среднего или малого роста, а таких большинство, то им на такой скамейке долго усидеть невозможно. Полагаю, так делают умышленно, чтобы наказанные ШИЗО и карцером были вынуждены почти все время проводить на ногах.
Кстати, сесть или лечь на пол лучше не пробовать. Дежурный по коридору регулярно смотрит в «глазок», и за это нарушение грозит написанием рапорта. Кроме того, за узником непрестанно следит видеокамера.
«Здесь видеозаписи хранятся по меньшей мере неделю», — рассказал мне осужденный Марат, когда нам довелось оказаться в одной камере во время моего второго десятидневного срока. Сокамерник ранее уже сидел и в ШИЗО, и в ПКТ, имел богатый опыт. Парень говорил, что видеозаписи часто просматривает начальник колонии, и если увидит, что арестант сидит или лежит на полу, еще сколько суток такому нарушителю режима обеспечены.
Марат поделился зековским секретом. Оказывается, есть в камере зона, недосягаемая для видео, которое установлено над окном. Это узкая полоска пола вдоль торцевой стены камеры, около батареи. Вот там, пусть и в неудобной позе, можно хоть какое-то время полежать. Но все время нужно прислушиваться, чтобы не пропустить приближение продольного. Некоторые контролеры могут подобраться к камере «на цирлах», чтобы засечь нарушение. Тогда не обижайся.
Читайте также:
Сколько политзаключенных умерло или свело счеты с жизнью из-за невыносимых условий за решеткой
