Подобного «киоска» под бело-красно-белыми зонтом и с такими же флажками нет больше, наверное, ни в одном городе Беларуси.
За проведение несанкционированных пикетов пенсионера множество раз задерживали, судили, штрафовали… А он все равно приходит и приходит на это свое «намоленное» место, которое уже стало одним из символов Витебска.
Однако мало кто из горожан знает, что за человек этот Хамайда. Кем были его родители? Где, как и на какие средства живет? Есть ли у него жена? Где работал? За какие идеи борется? Долго ли еще намерен приходить к «синему дому»? И зачем ему это вообще нужно?
TUT.BY побывал в гостях у самого известного витебского оппозиционера и за кофе услышал ответы на эти и другие вопросы.
«Приятный человек» Хамайда
— У моего брата в Израиле состоялся вот такой разговор с врачом-арабам: «Вы араб?» — «Нет, еврей». — «Нет, вы араб». — «Да нет же, еврей! А почему вы так считаете?»—»Потому что Хамайда — арабское имя. В переводе с нашего языка означает «приятный человек».
Кто его знает, может, далекий какой-нибудь предок и был арабом. Но, насколько я знаю, до седьмого колена Хамайды все же евреи. Кстати, за всю жизнь я ни разу не встретил однофамильца.
А назвали меня в честь деда Бенеамина. Борис — по-русски то же, что и Бенеамин.
Детство в бараке
— Я родился в Витебске 8 января 1948 года. Семья тогда жила на Марковщине. Здесь, на берегу Двины, был госпиталь для инвалидов войны. А рядом, в двухэтажном бараке, жил медперсонал. Мой папа работал в том госпитале парикмахером, и ему тоже дали в бараке маленькую комнату — 14 квадратных метров. Помню: длинный коридор и с двух сторон стоят керогазы и керосинки…
В больницу жители барака не обращались: вокруг же были одни врачи, очень профессиональные! У меня на всю жизнь осталось уважение к людям в белых халатах. В 1959 году барак снесли — ТЭЦ прокладывала трассу как раз через наш двор. Нам дали однокомнатную квартиру на улице Герцена. Там были хоть какие-то удобства.
Потом мы переехали в двухкомнатную квартиру на улице Репина. Здесь я живу и сейчас. После смерти матери — один. А было время, когда умещались всемером. В большой комнате — брат с женой и двумя детьми, в меньшей — я с родителями.
В спальне висит фототриптих, который сделал бывший редактор газеты «Витебский курьер» Владимир Базан. На этих трех снимках Борис Хамайда пишет белорусский диктант под надзором сотрудников милиции.
Родился в сорочке
— Во время родов мать умирала. Сбежались все врачи и одна из них говорит: «Рахиль, ты должна жить! Ты родила мальчика в сорочке». И Господь сделал так, что я не остался сиротой. Повсюду голод, а врачи где-то раздобыли печенку и кормили мою мать. И она оклемалась.
На шкафу — портрет матери. Возле него — букет сухой мимозы. Каждый год на праздник 8 марта Борис Ханонович ставит у портрета свежий букет. И каждый год в Вербное воскресенье меняет букетик вербы под бело-красно-белым флагом.
В детстве мама мне часто говорила: «Ты не такой, как все дети, ведь родился в сорочке». Тогда я не понимал, что к чему, а сейчас если где-то повезет, бывает, думаю: может, и впрямь меня Бог бережет?».
Мать спас учитель
— Семья матери жила в Колышках, еврейском местечке неподалеку от Витебска. Дед Бенеамин имел гектар земли и коня, был мелким торговцем — развозил по деревням спички, соль. Когда началась война, маме было около 17 лет. Немцы создали в Колышках гетто. Оно существовало с июля 1941-го по 17 марта 1942-го. В этот день каратели окружили местечко и согнали всех евреев на площадь. Среди них были и мои родные.
Мать прокричала: «Мы не евреи! Мы просто эвакуированные». Здесь к немцам подошел белорус, местный учитель Александр Васильевич Короткий. И говорит: «Это действительно так». Можно только представить, как он рисковал! Но никто из людей «не сдал». Мать и бабушку вытолкнули из колонны, а остальных — около 500 человек — погнали на расстрел.
А деда немцы убили — прикладом по голове. Дом, где жили мои родные, сожгли. Потом мне показали место, где он стоял. Я взял там немножко песка и положил его матери в гроб — чтобы с ней была земля с родины.
Мама у меня спрашивала: «Откуда ты таким революционером стал?» — «Так ты же сама меня таким воспитала». Она мне, маленькому, вместо сказок постоянно рассказывала эту историю — об учителе, который спас ее и бабушку. И я часто размышлял над поступком этого человека. Если бы не он, то и меня не было бы… И он был белорусом — одна из причин, почему я так полюбил белорусский язык.
Отец дружил с летчиком-героем
— Отец Ханон Айзикович родился в Латвии, в городе Митаве (ныне Елгава). Во время Первой мировой туда пришли немцы, и его семья вынуждена была уехать. Бабушка перетянула всех в Витебск — у нее здесь были корни. Несколько месяцев жили в синагоге на улице Ильинской (ныне Революционная — TUT.BY). Потом снимали квартиру на Пескаватиках.
Портреты матери и отца и их награды — на стене в спальне.
В детстве папа продавал газету «Витебский пролетарий» — так тогда назывался «Витебский рабочий». Когда умер Ленин, отцу было 16 лет. Он рассказывал, что был лютый мороз, а горожане всю ночь стояли на митинге на площади, где сейчас памятник вождю. Помнил Маяковского — поэт выступал в бывшем клубе металлистов. Отец дружил с Яковом Смушкевичем — генерал-лейтенантом авиации, дважды Героем Советского Союза, который некоторое время жил в Витебске.
Папа участвовал в финской и Великой Отечественной войнах. Во время последней все его родные — родители, первая жена и трое детей — погибли в гетто. Он ничего не знал, вез дочерям и сыну игрушки из Берлина. Страшную новость услышал от соседей… Но надо было жить. В 39 лет женился на моей матери. Она была на 16 лет моложе. Вместе они прожили почти полвека.
И несмотря на всего лишь 7 классов образования, отец был настоящим интеллигентом. Я никогда не видел его пьяным, он не курил и не ругался.
«Приличный хулиган»
— Я был приличным хулиганом! Бывало, с кем-то подерусь, бывало, в соседский сад залезу за яблоками. Мать всегда ходила за мной с веревкой для белья. Но чаще воспитывала словом, приучала к работе. Целый месяц чистил снег у священника. Он мне заплатил 5 рублей. Огромные деньги по тем временам! Я отдал их матери, а она выдавала мне на кино.
Помогал и отца в парикмахерской: подметал, подносил инструмент. Кто рубль даст, кто копейки… Друзья мои гуляли на улице, а я шел в парикмахерскую. Так и укреплялась воля…
Окончил 8 классов в СШ №9, потом учился в вечерней. И работал на станкостроительном заводе имени Кирова. Пошел в армию. Служил в дивизии, которая дислоцировалась в Вильнюсе. Я тогда был очень далек от всего белорусского и вообще не знал нашу историю. Но ощущал в центре Вильнюса некую необычную ауру. Потом узнал, что это была древняя столица ВКЛ.
Работал в облисполкоме
— Всегда мечтал быть юристом. После армии поступил на юрфак БГУ и устроился в народный суд Железнодорожного района судебным исполнителем. В конце учебы позвонили из управления юстиции облисполкома: «Хотим вас забрать к себе». И я несколько лет работал там консультантом по правовой пропаганде. Общий стаж работы в юридических органах у меня около 15 лет.
А в 1986 году уехал в Сибирь — на заработки. Три года работал на станции Тюмень. Платили 500 рублей в месяц. Домой привез 7,5 тысячи. По тем временам это были машина и взнос на квартиру. Но деньги съела Павловская реформа 1991 года. Успел только зарегистрировать газету «Выбор». Отдал на это 2 тысячи рублей.
Клуб «За демократические выборы»
— Меня все время тянуло в политику. Хотя у меня была самая обычная советская семья. Родители никогда не рассказывали политических анекдотов, не слушали «Голос Америки». Я читал все, что только можно было достать в то время.
Хорошо помню, как 18 января 1990 года мы создали городской клуб избирателей «За демократические выборы». Это была первая официально зарегистрированная общественная организация в Витебске. На собрании во Дворце железнодорожников присутствовало 69 человек. Избрали руководство клуба. Я был одним из трех сопредседателей. Начали действовать. Тогда ведь была возможность контролировать выборы. В 1990 году хорошо поработали, помогали демократическим кандидатам.
Многое в политическом опыте я перенял от Володи Плещенко (председатель Витебской рады БНФ, после раскола партии — руководитель областной организации КХП БНФ, умер в 2006 году — TUT.BY). Мы познакомились в 1990-м и вскоре стали друзьями и единомышленниками.
Газета «Выбор»
— «Газета «Выбор» выходила с 1991 по 2005 годы. Ее учредителем стал клуб «За демократические выборы», а я практически с самого начала был главным редактором. Это было второе демократическое издание в городе — после «Витебского курьера», который редактировал Владимир Базан.
У нас не было помещения. Я взял первый номер и пошел к тогдашнему председателю облисполкома Владимиру Кулакову. Презентовал ему газету и говорю: «Нам негде сидеть, а в редакции «Витебского рабочего» два свободных кабинета». Кулаков отвечает: «Ну и сидите там». Как сели, так 6 лет и сидели, не платили ни за свет, ни за отопление. Однако, когда Кулаков перестал быть председателем, нас оттуда выселили через суд.
«Выбор» первоначально был двуязычным, потом выходил на белорусском. Тираж — 2,5 тысячи экземпляров. Один номер выпустили тиражом более 60 тысяч! К весне 1994 года, пока имели официальную регистрацию, газета выходила еженедельно, печаталась в государственных типографиях. Сначала журналисты работали за зарплату, потом в редакцию стали приходить волонтеры. Они делали газету за идею, и таких людей было много.
В 1994-м горисполком не перерегистрировал устав клуба «За демократические выборы», и Министерство информации отозвало свидетельство о регистрации газеты. И до 2005 года «Выбор» выходил уже реже и полуподпольно. В выходных данных мы, например, писали: «Типография — Крапивенское поле под Оршей».
Противостояние у «синего дома»
— Я такой человек, что без свободы не могу. Возле «синего дома» стою с начала марта 1997 года. Место это очень хорошее. Его выбрал Володя Плещенко. До 2006 года, пока он был жив, мы стояли вдвоем. А бывало, и втроем — к нам присоединялся Александр Соловьян. Последние 9 лет я один стою…
С Володей, конечно, было попроще. Мы подстраховывали друг друга. Там же не было дня, чтобы что-то не произошло! Люди лезли в драку, толкали нас на витрину, рвали плакаты, газеты. Чего только не говорили, как не проклинали, меня в Тель-Авив посылали. Однажды какой-то мужик бросил Володе в лицо флаконом одеколона, а меня подкараулили возле дома и избили. Был очень трудное время. Господи…
Жестокое нападение произошло и в прошлом году, меня повалили на землю, прижали, было нечем дышать… А Соловьяну дали ногой в лицо, как только зубы не выбили.
Многие уверены, что мне за это деньги платят. Я раньше бывало объяснял, а теперь говорю: «Постой рядом. Может, кто принесет сумку, и ты посмотришь, сколько мне заплатят». Люди не могут понять, что есть идея — и человек за нее борется. Они же думают: как это он за просто так здесь стоит?!».
Встретимся «возле Хамайды»
— Теперь складывается впечатление, что люди меняются. Самые одиозные, видно, отошли, они же были в возрасте. Многих из тех, кто в драку лез, теперь не вижу. Теперь самое частое оскорбление — «бандеровец».
По-моему, люди ко мне привыкли. Вроде, как я и должен быть на этом месте. Особенно и не замечают. Кто подходит, с тем разговариваю. Есть постоянные покупатели газет и журналов. Есть люди, которые сменили свои взгляды благодаря мне, они сами так говорят.
Я прихожу к «синему дому» в 10.00—10.30. И стою где-то 3,5-4 часа. Люди это уже знают и назначают здесь свидания: «Встретимся «возле Хамайды». Меня это веселит: есть кафе «У Ратуши», а есть место «возле Хамайды».
Один старик ходит и постоянно говорит: «Ну, точно здесь повесят памятную табличку в твою честь». Он меня только раздражает этим.
А если серьезно, то начать теперь все это снова я бы не смог. 18 лет назад было и сил побольше, и болячек поменьше. Устал. Хотя эта зима выдалась легкая: не было больших холодов. А то, бывает, выйдешь утром на улицу — мороз! Или дождь. Но ты каждый раз превозмогаешь себя и идешь. Это уже вошло в привычку. Здесь нет никакой героики.
Это как чемодан без ручки: и тяжело носить, и жалко выбросить. Думаешь постоянно: может, что-то изменится, тогда пойду на пенсию. Но годы идут, а ничего не меняется…
Пока ноги гнутся, надо приходить сюда. В Библии есть сильное выражение: «Если все выдержишь — спасешься». Надо потерпеть. Придет время — все изменится».
Задержания, штрафы, сутки
— Сначала я их считал, а потом махнул рукой. Одна газета написала, что сумма моих административных штрафов уже более 100 миллионов рублей. Так это или нет, не знаю.
Что касается арестов, то отсидел более 100 суток. Последний раз трое суток — в прошлом году.
В изоляторе я прав не качаю. Принесли поесть — поел. Позволяют прогулку — иду. Библию там читал. Однажды сидели там с Соловьяном, так нам принесли шашки: «Ну, деды, поиграйте».
Было время, что забирали в милицию каждый день и все по каким-то мелочам.
Однажды вышел из дому, а к моему балкону прибили государственный флаг. Это же надо было машину пригнать, чтобы сделать это на высоте! Несколько раз засовывали спички в замочную скважину.
Однако к милиции у меня явных претензий нет. Сколько ни задерживали, в отделениях ко мне никогда не применяли силу. Больше вреда от прохожих, потому что их поведение не прогнозируемое.
Почему не женился
— До 42 лет, пока не пошел в политику, жениться не удалось. Была женщина, но судьба не сложилась. А потом этот вопрос снялся. Хотя со многими знаком был, и они мне нравились. Но я молчал, и все. Поскольку я человек долга. А как бы я отвечал за жену, когда я не работаю, когда меня таскают по милицейским участкам, когда я пережил столько стрессов?..
Хватит того, что из-за меня страдала мать. Мне кажется, я сократил ей жизнь лет, может, на 20.
Но если бы завтра ситуация изменилась, я, может, и подумал бы, что нужно, чтобы рядом был человек. Ведь когда болею, некому стакан воды подать…
Отдых — пилигримка с греко-католиками
— Мой прадед Пейсах был раввином. Бабушка по линии матери вообще была ортодоксальной еврейкой. Родители ходили в подпольную синагогу. Соблюдали религиозные праздники.
А я сначала ходил к протестантам. Там и крещение принял. Но чувствовал: не моя это среда. А не хватало мне там белорусского языка. Узнал, что у нас есть греко-католическая церковь. Раз как-то там побывал и понял: это мой дом. Служба — по-белорусски, священник и прихожане — приятные люди. Третий год как посещаю этот храм.
Два года подряд в июле ходил в пилигримку (паломничество) в Полоцк. 100 км пешком. У меня обычно суставы болят, а в крестном ходе — не болят! Эти четыре дня я отдыхаю, совсем перестаю думать о политике. И в этом году планирую идти. Эта пилигримка для меня — как для кого-нибудь отпуск на море.
Каждое утро по будням у меня утренние прогулки — по 5 километров. Встаю, делаю небольшую зарядку. И иду к шелковому комбинату и обратно. Сварю кашу, поем — и еду к «синему дому».
Люди приносят продукты и деньги
— Быт заедает. Когда была жива мама, я не знал горя. А теперь — грязь не люблю, но не люблю и уборку (смеется). Однако квартиру убираю, посуду мою.
Я уже 7 лет на пенсии, но ее не оформил. Придется, видно, все-таки это сделать. Деньги, оставшиеся после смерти матери, закончились. А надо же платить за квартиру — это мой основной расход.
Живу аскетично. Хватает того, что наторгую возле «синего дома», и того, чем люди помогают. Доброжелательно настроенных людей много. Кто продукты принесет, кто деньги. Однажды решил подсчитать, сколько мне нужно, чтобы прожить месяц. Собирал талончики. Оказалось: около 500 тысяч.
«Нет злобы и желания мстить»
— Бывали времена, когда я лез на рожон. Теперь уже нет. Президента на своих плакатах не припоминаю. Когда начинается «Славянский базар», на место, где я нахожусь, специально ставят столы с лавками. Приходят милиционеры и просят: «Вы должны отсюда уйти». А в последние два года начало фестиваля совпадает с моей пилигримкой. Я возвращаюсь в Витебск, когда здесь все уже подходит к концу.
Я не жалею о 25 годах в оппозиции. Иначе бы я прожил только первый период жизни — тот, что выпал на советское время.
У меня нет ни на кого ни злобы, ни желания мстить. И если бы даже изменилась ситуация, я бы не стал искать людей, от которых натерпелся. Еще в молодости читал у Данте: «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно». Это главное правило моей жизни.
